Моё замешательство и рассматривание интерьера ресторана Вяземский принял за растерянность.
- Можете служить, любезный, - утвердительно кивнул коллежский асессор, - я так понимаю, вы местный метрдотель, - "Дед Мороз" выпрямил спину с достоинством капитана корабля, - могу я поинтересоваться вашим именем-отчеством, любезный?
- Кузьма Тимофеевич, ваше благородие.
- И что, Кузьма Тимофеевич, кушали у вас уже офицеры из нашего эшелона?
- Так точно-с и остались, смею заверить, весьма довольны-с.
- Что ж, отлично. Значит, кухня и повар в готовности?
- Всенепременно-с!
- Тогда усади нас, Кузьма Тимофеевич, в местечко с диванами, где потише. Мы надолго, намереваемся отобедать с размахом.
- Прошу-с, - метрдотель повёл нас к дальнему у стены столику, отгороженному от входа портьерой, с которого открывался через большое окно вид на вокзальную площадь, напоминавшую сейчас рождественскую сказку: дома, извозчики на санях, редкие прохожие, складские рабочие - всё запорошил снег, крупными хлопьями валивший с благословенных небес на грешную землю.
Мы удобно расположились на кожаных диванах, предварительно повесив влажные шинели на угловой вешалке.
- Сооруди-ка нам, любезный сперва малый графинчик казённой водочки... - Иван Ильич устало потёр веки пальцами, - надеюсь, у вас ресторан первого разряда? И ничего незаконного мы не заказываем?
- Обижаете-с. Первый разряд получен ещё при прежнем владельце. Но...- замялся метрдотель, - прошу покорно прощения, ваше благородие, - в глазах его мелькнуло чувство досады, - а как же Великий пост?
Вяземский сдвинул брови и погладил усы. Затем, широко перекрестился и молча кивнул каким-то своим внутренним мыслям.
- Неси, неси, любезный. Если ты не понял, мы с этим юношей на войну едем. Может, последний раз Сибирь-матушку видим, да на Урал-батюшку любуемся. Какой пост? Может, и не свидимся более? Опять же, один честный человек пожелание дал выпить за победу русского оружия! - Иван Ильич достал из нагрудного кармана две красные купюры и положил на край белоснежной скатерти. - Великий мастер-оружейник земли Златоустовской, Скорыкин Василий Кузьмич не взял лишнего за работу. Вот вернул с обещанием исполнить пожелание в точности! Слыхали про такого, Кузьма Тимофеевич?
Лицо "Деда Мороза" расплылось в улыбке.
- Как же, как же, ваше благородие. Знатный мастер! Значит, велите подавать? Это мы мигом, а что из закусок желаете, горячего?
- Другой разговор, Кузьма Тимофеевич! Ты вот что, к водочке нам огурчиков солёных принеси, груздей, опят рыженьких, рыбки копчёной, балыка...да что мне тебя учить, а на горячее...
- Селяночку очен-на советую, ваше благородие, - подмигнул метрдотель, - с осетриной, со стерлядкой... живенькая, как золото жёлтая, нагулянная стерлядка, мочаловская! А к ней - расстегайчики...закрасим налимьими печёнками.
- Э-э-э, - разинул рот военный врач, однако...ты-ы, к закуске, чтобы банки да подносы были, а не кот наплакал. Розетками парикмахеров потчуй.
- Ес-стествено-с, - развёл руками "Дед Мороз", - а потом я рекомендовал бы натуральные котлетки а-ля-Жардиньер. Телятина, как снег, белая. Язык проглотите! И икры, чтобы водочку оттенить...
- Искуситель! И что, икра не перемороженная?
- Обижаете, ваше благородие, ачуевская паюсная!
- Всё. Убедил. Неси! Не то мы тут с Гаврилой слюной захлебнёмся, до фронта не доехав.
- Сей минут! - метрдотель скрылся за неприметной дверью у буфета.
Я выдохнул. Смотреть на этот спектакль двух актёров было потрясающе занимательно. И некоторые сомнения порождали во мне десятки вопросов, ведь начальник совсем недавно заявлял об ограниченности своих финансовых ресурсов. Объяснения с пожеланием оружейного мастера и открывшиеся мне в характере Ивана Ильича некие черты фаталиста, конечно, многое объясняли. Но не всё. Виданное ли дело: проесть и пропить двадцать рублей! Три пары сапог! Наверное, я не совсем русский... Или длительное отсутствие алкоголя в моей первой жизни несколько испортило мой характер...
Пока я раздумывал, на столе перед нами выстроились: полуштоф холодной со слезой Смирновки во льду и косушка шустовской рябиновки (сопровождаемая словами официанта: "От заведения!"), рядом с бутылками на фарфоровом блюде покоился окорок провесной, нарезанной прозрачно-розовыми, бумажной толщины, ломтиками. На небольшом медном подносе посреди стола очутилась распаренная тыква с гречневой кашей и солёными огурцами, покрытыми тающим на глазах инеем и мочёной брусникой во льду. На отдельной тарелке дымились жареные мозги на чёрном хлебе. Всё это скромно подпирали два небольших, с кулак, серебряных жбана: один с серой зернистой, другой с блестяще-чёрной ачуевской паюсной икрой.
- Ну что, Гавриил Никитич, - степенно расправил усы коллежский асессор, - извольте ангела за трапезой, друг мой, ангела за трапезой, да простит нам Господь наши прегрешения...
- Спаси вас, Господи! - уже наученный отцом Афанасием, ответил я. Хотя и сомневался, уж не богохульствует ли Вяземский? Но тот вёл разговор вполне серьёзно и с осознанием содеянного.
- Что, осудишь меня, Гаврила? - пристально взглянул на меня Вяземский.
Я ответил ему открытым взглядом и улыбнулся.
- Нет, Иван Ильич. Ведь в ад направляемся с вами, ад на земле, сотворённый людьми. Тут уж не до поста. Да и мнится мне, не увидим мы больше таких разносолов, как в этом ресторане, - я широко обвёл рукой волшебные дары от "Деда Мороза".
- Правильно мыслишь, охотник! - поддержал мою улыбку врач, - давай по первой, за сегодняшний успех. Уж очень ты мне удружил, братец. Побольше бы таких помощников. Мы бы в нашем лазарете горы свернули!
Иван Ильич налил Смирновской в хрустальные рюмки, приговаривая: "Помяни моё слово, Гаврила, истинно говорю, жуткую глупость сотворил министр Сухомлинов сотоварищи с этим сухим законом. Ещё и Государя Императора с панталыка сбил...ох, аукнется это нам. И не только винными бунтами!"
Мы выпили и захрустели, не сговариваясь, заиндевевшими огурцами. Затем отдали должное поочерёдно грибкам, бруснике, перешли к горячим мозгам. Вторая и третья легли уже под икорку просто идеально.
Поначалу мне казалось, что всех закусок нам с Иваном Ильичом не одолеть. Но куда там! Снедь исчезала со стола с ужасающей скоростью.
У моего правого плеча неслышно вырос официант с блюдом розовой сёмги, украшенной угольниками истекающего слезой лимона. Затем мы снова, нисколько не спеша, чинно повторили под ачуевскую икру, потом под зернистую с крошечными расстегаями из налимьих печёнок.
Ожидаемого опьянения не наступало. То ли от потрясающе калорийной и жирной закуски, то ли от новоприобретённых способностей моего организма. Ушла и растаяла как дым промозглая зябкость, нагулянная сегодняшними заботами.
Сделав паузу, Вяземский закурил папиросу. Хмель тоже не брал коллежского асессора, лишь придал его жёстким чертам лица некоторую мягкость, размыв глубокие тени под глазами.
От получаемого удовольствия я пребывал в нирване и некотором расслаблении...
После каждой рюмки тарелочки из-под закуски сменялись новыми... Появился сагудай из муксуна, омуль холодного копчения, строганина из нельмы.
Названия, произносимые официантом шёпотом с придыханием всё глубже погружали меня в сказку чревоугодия.
От оленины мы дружно отказались, памятуя о селянке, которая не заставила себя долго ждать. Та самая, "как золото жёлтая, со стерлядью и осетриной".
Официант нёс поднос с фарфоровой супницей, перебросив на левое плечо белоснежную салфетку. Второй быстро расставил глубокие тарелки с нарезанным чёрным хлебом, кулебякой и маленькими пирожками с визигой.
Одолев по две полные тарелки селянки, я осознал, что неожиданно кончилась Смирновская. В ответ на вопросительно вскинутые брови официанта Иван Ильич отрицательно качнул головой:
