– Теть Шур, есть тема.
– Проходи.
Мы прошли в рабочий кабинет. Сколько лет прошло, а я каждый раз вспоминаю, что раньше это была Артурова детская. И они с Глебкой тут часто тусовались… Сейчас Артур – косая сажень в плечах – живет в Мюнхене, работает на Сименсе. Глеб тоже далеко… Эх, детки наши детки. Детки Перестройки. Именно о них я и пришла поговорить с тетей Шурой!
– Теть Шур, как Артурчик поживает?
– Хорошо, чего ему сделается.
Мне не терпелось закруглить вежливое вступление и начать излагать свою идею.
– Теть Шур, а ведь он молодец!
Тетя Шура строго посмотрела на меня через толстые линзы очков:
– Чего ты полонез танцуешь? Ты с чем пришла?
Я с облегчением начала излагать:
– Теть Шур, вот смотри, наши дети родились в восьмидесятых. Твой – в восемьдесят первом, а мой в восемьдесят пятом. Это поколение называют миллениалы, слышала?
Тетя Шура много чего слышала, и она только нетерпеливо дернула головой: давай, мол, дальше.
– И я везде читаю, что миллениалы – это первое за все время жизни человечества балованное, изнеженное поколение. Которое жило без войны и больших потрясений, которое провело свое детство в комфорте и сейчас они гораздо более инфантильны и капризны, чем предыдущие поколения. Но ведь наши дети – дети Перестройки, они совсем другие! Их детство пришлось на то время, когда даже самые простые вещи, как игрушки, сладости, одежда, которые были худо-бедно доступны в 70-х годах, стали дефицитом. Они росли, когда родители были по горло заняты своими проблемами и были перегружены информацией. А теперь еще прибавь эмиграцию в подростковом возрасте. Таких детей, как Артур и Глеб, не так уж мало. С начала 90-х в Германию приехало больше двух миллионов человек из бывшего Советского Союза, среди них большой процент детей. И многие, очень многие из них очень сильно постарались, прижились здесь и многого достигли. Мне хочется рассказать об этих детях, о том, что они молодцы.
Я прямо запыхалась – выложила все залпом, чтобы не сбиться. Тетя Шура спросила:
– Кому ты собираешься рассказывать, Саня-джан?
– Я хочу рассказать это немцам, пусть знают, какие молодые ребята живут в этой стране, что им пришлось пережить. А то сейчас только знают о беженцах из Африки.
Тетя Шура одобрительно наклонила голову:
– Ният1. И как ты это думаешь сделать?
Я напишу пьесу для Бронькиного спектакля. И там будет девочка Светлана – ровесница наших мальчиков. Вот послушай, я тут записала на бумажке, чтобы ничего не забыть.
Светочка родилась в первый год перестройки. Счастливые родители не подозревали, что старая жизнь уже начала ломаться и спокойное, сонное время застоя никогда не вернется. В ее детстве не хватало самого необходимого, еду выдавали по талонам, шоколадные конфеты в простом магазине можно было купить только чудом. Одежда донашивалась за старшими детьми – да, и раньше так было, но теперь уже без оглядки на цвет или размер. В какие-то годы в полный рост вставала проблема купить хоть каких-то продуктов, чтобы не ходить голодным.
– Помню, – сказала тетя Шура, не отвлекаясь от картинки на деревянной дощечке. – Пришел Артурчик домой, щеки мокрые, нос в соплях. А ему уже лет девять было, не привыкла я видеть его в слезах. Что такое, подрался? А он говорит: я лучше умру, чем буду есть собак. Что??? Оказалось, что ему кто-то из старичков во дворе рассказал, что вот будет зима, будет голод, и придется есть кошек и собак… Я думала пойти, сказать им пару теплых слов, зачем ребенка напугали, да передумала. Блокадники, блин-компот, чего с них возьмешь. Пообещала, что ни за что не будем есть собак, успокоился.
– Моя героиня, Света, еще была маловата, чтобы понимать сложность положения. Время от времени ей перепадала какая-нибудь вкусняшка, и ладно. У малышни свои маленькие радости… А потом появились вещевые рынки и ларьки около метро – а в них „Сникерсы“… По случаю праздника родители могли купить „Сникерс“ или „Баунти“…
– Райское наслаждение!
Я рассмеялась на Тетьшурину реакцию.
– Да, еще и „Твикс“ – сладкая парочка. А вот про „Сникерс“ была реклама, я не припомню?
– Была… Но слогана я тоже не помню. Наверное, „Сникерсу“ и не надо было хорошей рекламы, он был самый вкусный. Помню, Артурчик тоже копил на „Сникерс“. И на солдатиков особенных, у которых руки и ноги сгибались.
– Да, детям проще, один супер-солдатик или пачка шипучего напитка – и ты надолго счастлив. Но до того ли было их родителям? Кто-то из них потерял работу, кто-то продолжал работать, не получая зарплату. Любая трата вроде новых зимних сапог или куртки пробивала в семейном бюджете дыру, и весь корабль кренился. И вся страна, как большой корабль, пострадавший в бурю, ходила ходуном и могла вот-вот потонуть. С этого корабля шло массовое бегство: бежали в Америку, Израиль, Германию. Кто во что горазд, точнее, у кого какой пятый пункт был в анкете. Евреям, как всегда, везло больше всех: можно было выбирать, на историческую Родину или еще куда. В посольствах Канады, Австралии стояли очереди: народ давился в очередях, чтобы получить анкеты и маленький шанс на лучшую жизнь. Светочкины родители раскопали у себя немецких предков и подали документы на переселение в Германию. С тех пор они назывались „аусзидлеры“ – это было первое немецкое слово, которое они выучили все втроем (мама, папа и дочка). Остальные слова пришлось учить стремительно: приглашение на переезд в Германию на постоянное место жительства пришло очень быстро. Времени и сил хватило только на то, чтобы распродать или раздарить домашнее барахлишко и уложить оставшиеся, самые дорогие сердцу вещички в клетчатые баулы.
– А мы назывались „кон-тин-гент-флюхт-линг“! – подняла палец тетя Шура. – Как услышала я это слово, думаю: может, не ехать мне в Германию, я же этот чертов язык не выучу ни в жизнь!
– Да, было страшно и непонятно. Но выбора особенно не было. Родители стремились убежать из темного леса, в который превратился их спокойный, предсказуемый советский парк. Где аллеи заросли лианами и больше не было ясности, определенности, четких правил. Где из-за любого куста мог выскочить кто-то зубастый, а потому считающий, что „имеет право“. Нахлебавшись „свободы“, мама и папа стремились к надежности и безопасности. А дети? Их-то выдернули из милой, привычной жизни! Из класса с учительницей, временами вредной, но предсказуемой. От одноклассников, друзей, соседей по подъезду. Некоторых разлучили с бабушками-дедушками, тетями, кузинами. Маленьким эмигрантам было тяжело представить себе, что их ждет впереди, а то, что они потеряли, стояло перед глазами.
Так Светлана в 10 лет оказывается в чужой стране, в Германии. Идет в третий класс, хотя ее ровесники уже в четвертом. В классе она оказывается самой взрослой и самой бессловесной: ее бросили в воду чужого языка и надо барахтаться изо всех сил, чтобы не потонуть. Но кому хочется идти в школу, где непонятно, что объясняет учитель, что написано на доске, о чем смеются за твоей спиной? День начинается со слез. Но родителям не до дочкиных капризов – у них у самих миллион проблем: языковые курсы (шпрахи), оформление бесчисленных документов и бумаг, поиски квартиры, работы. Почтовый ящик выглядит как ящик Пандоры: почти каждый день он извергает новые сообщения, в которых непонятно примерно каждое слово. Если жизнь в постперестроечной России была жизнью в дремучем лесу, то жизнь в Германии – это ходьба по лабиринту с препятствиями. Идешь маленькими шажочками и все время поворачиваешь неизвестно куда.
Со временем коридор в этом лабиринте становится все шире, повороты не так часты – просматривается перспектива и ты сам решаешь, куда тебе повернуть. Ход семейной жизни налаживается. Неожиданно все вокруг наполняется смыслом: ты знаешь, о чем говорит телевизор, к чему призывают рекламные плакаты, что именно тебе говорит продавец в магазине. Получив несколько хороших оценок в школе, Светлана входит в азарт, теперь ей надо получать только самые лучшие баллы, быть самой лучшей в классе. В школе. Это получается, хотя цена за это – дни и ночи упорной работы. Пусть! Тусовки и пати ее не интересуют. Школа закончена на отлично. Куда дальше – ясно без сомнений: школа полиции. И всё выглядит так, как будто это нормально – идти по жизни победительнцей, получать отличные оценки, удивлять учителей хорошими результатами. Но только мы знаем, что нашим детям надо трудиться гораздо больше, чем тем, кто родился здесь; что родители не могут помогать им так, как помогают своим детям немецкие семьи – советами, информацией, финансово, наконец. Наша Светочка выучилась и стала следователем. Я хочу, чтобы она блестяще расследовала „мое“ преступление и чтобы немцы поняли, что наши миллениалы – не изнеженные бабочки, а трудяги и бойцы.
