– Ты совсем обалдел, придурок? – ответила ему Яна.

Осип Евдокимович чуть приподнялся с места. Он на секунду испугался, что его подчиненные прямо тут подерутся. Но этого, к счастью, не случилось. Сразу после резкого ответа Яны глаза Марка вспыхнули, он угрожающе шагнул навстречу Нелюбовой и уже готов был, казалось, убить ее. Девушка старалась держаться бойко, но ее коленки задрожали от одного только взгляда Разладина. Марк только теперь увидел в ней не врага, а пугливую и беззащитную девушку. Он остался мужчиной и не ударил Яну, но все-таки разразился тирадой.

– Как вы не понимаете? Вы все! – Посмотрел он на Яну и на Осипа. – Как вы не понимаете?! Мы же задыхаемся! За-ды-ха-ем-ся! Вот в этих коробках. – Он развел руками, обводя офисные стены и потолок. – Нас тут будто заперли: без света, без воздуха, без шансов на спасение. И мы заочно на все согласны. Мы сами себя запираем, боясь свободы, и закрываемся ото всех!

– Марк… О чем ты говоришь? – с недоумевающим лицом прервал его Вакуленко, но Разладин будто не заметил вопроса и продолжал:

– Задыхаемся! Задыхаемся, словно в чулане! Вы благодарить меня должны, что хоть кто-то открывает окна в этой тухлой консервной банке. Невозможно жить среди той вони, которую вы, жалкие канцелярские крысы, везде порождаете. Устал я от вас… Душно мне с вами… Душно! От того и открываю окна настежь. Вы не хотите дышать, не хотите жить, а я хочу… Жить! – Разладин внезапно схватился за лицо. Его глаза покраснели от слез. – Я еще пожить хочу. Почему мне нельзя? Почему именно мне? Почему я? Ведь и без того мало времени. И с каждым днем его остается все меньше. Жить! Жить! Хоть как-нибудь, хоть где-нибудь – лишь бы жить, лишь бы дышать свободно. А вы – вы и того не хотите! Вот почему я?! Почему я, а не вы? Вы все равно не хотите – ни жить, ни дышать. Ничего не хотите. Вы все задохнетесь! Я единственный, кто открывал для вас окна. А теперь и меня не станет. К черту ваш больничный, вашу жалость и ваши подачки! К черту вас всех! Я не вернусь больше сюда, в эту кабинетную тюрьму, в этот затхлый чулан. Ухожу! Увольняюсь! Напишу заявление и оставлю внизу на вахте. И ничего больше не хочу слышать от вас!

Марк кричал то на Яну, то на Вакуленко; был бы в кабинете еще кто-нибудь —кричал бы и на него. В горячке он бросался словами, не разбирая ни самих слов, ни тех, кому он эти слова адресует.

Разладин наконец закончил тираду и буквально вылетел из кабинета. Нелюбова и Вакуленко переглянулись и оба развели руками.

– Я ни слова не понял.

– Бред сумасшедшего, Осип Евдокимович. Я же говорила вам, что он ненормальный.

– Может, болен парень? Температура высокая?

– Чувство собственной важности у него высокое, – надменно ответила Яна. – Он всегда себя так грубо ведет, поверьте.

– Хороший парень ведь, неплохой работник. Болен, наверное…

– Раз болен, пусть дома сидит. Сам ничего не делает и нам работать спокойно не дает. Без него всем гораздо лучше будет, Осип Евдокимович.

– Все же раньше я за ним такой вспыльчивости не наблюдал. Ладно. Обидчик ваш, Яна Мироновна, судя по всему, ушел, так что возвращайтесь к работе.

На этом скандал завершился. Обошлось без штрафов, выговоров и прочих неприятных последствий. Офис продолжил работать в обычном ритме. Спустя время к Вакуленко зашел секретарь и передал заявление от Марка. Осипу Евдокимовичу ничего не оставалось, кроме как принять документ в оборот и начать процедуру увольнения Разладина.

К полудню Марк вернулся домой. Эмоционально он был истощен событиями на работе, а физически – бессонной ночью и недоеданием. Марк попробовал что-то съесть, но этим скромным обедом его вырвало через полчаса. Вдобавок он ощутил побочные эффекты от многочисленных препаратов, которые успел принять вчера вечером и сегодня утром. Валясь с ног от усталости, Марк прилег на диван и задремал.

Очнулся Разладин, когда на улице уже начинало темнеть. Окно в комнате было приоткрыто, и через него просачивался прохладный октябрьский воздух. Дождь, который лил весь день, наконец, прекратился, и во дворе, прямо под окнами квартиры Разладина, резвилась среди луж стая ребятишек под присмотром скучающих родителей. Настолько приятна была погода на улице, настолько прекрасно было прояснившееся небо, что Марк, несмотря на усталость, решил чуть пройтись. «Совсем немного, – подумал он. – Буквально пару кварталов – и назад».

Разладин вышел наружу бледный, как призрак. Он дважды обошел свой квартал, но все еще не хотел возвращаться домой. Марк решил свернуть с привычного маршрута и пошел вдоль трамвайных путей, точно мальчишка из детских приключенческих рассказов о путешествиях. Одинокий герой своей собственной истории, осторожно шагающий в темноте…

Из-за тонкой вуали черных облаков выглянула луна – красивая, на редкость большая, с ярким отчетливым контуром. Томным бледным светом она мгновенно пленила Марка. Разладин потерял все прочие направления, он шел лишь к ней одной, к луне. Он устроил охоту на ночное светило, стараясь то ли найти вид получше, то ли поймать ее и потрогать собственными руками. Но схватить руками луну нельзя. Разве что взглядом…

Потратив некоторое время на поиски идеального места для наблюдения за луной, Марк, наконец, его нашел. Это был пустырь позади многоэтажной автопарковки. Заброшенный участок, усыпанный мелким щебнем и лишенный всяческого искусственного освещения. Здесь и небо хорошо просматривалось, и прохожие не мешали. Марк сел прямо на щебень, укутался в пальто и обнял руками колени. Запрокинув голову, он смотрел на одинокую луну в темном и все еще пасмурном небе, на то, как ее нежный свет обволакивает края проплывающих мимо облаков. «С детских лет не шатался по городским закоулкам. Почему я никогда раньше не сидел так на земле и не смотрел на небо? Сколько всего я терял! И только теперь, когда до конца остались считанные недели, я начал замечать, как прекрасны такие простые вещи. Теперь буду каждый вечер смотреть на небо, на эту луну. Каждое утро стану встречать рассвет. Все это я упускал – не знаю даже, ради чего. Но теперь уж не пропущу ни одного раза. Пока еще буду способен ходить и подниматься самостоятельно с постели – не пропущу. Раз смерть так близка, буду наслаждаться каждым днем, каждым моментом…»

Разладин улыбался, думая об этом. Он настолько расчувствовался, что лег на спину: ни холодная земля, ни жесткая мокрая щебенка не мешали ему в ту минуту наслаждаться видом полной луны. Если бы не болезнь – Марк был бы самым спокойным и самым счастливым человеком во всем мире. Но мысли о неминуемой и близкой смерти не давали ему покоя. Ком вставал поперек горла, когда хотелось глубже вдохнуть. Марку казалось, что все это могут сейчас же у него отобрать: и воздух, и луну, и влажную щебенку, и даже саму способность мыслить. Это тревожило его до дрожи в груди, тревожило до слез. Разладин смотрел в небеса и плакал – о том, почему так мало раньше наслаждался этим, когда был здоров, полон сил и энергии. Луна, деревья, блики солнца на речной глади, смех детей в парках, номера близких людей в телефоне… Счастье всегда было рядом, он просто проходил мимо. «Все кончено! И я лишь смотрю вслед уходящему поезду», – пронесся приговор в его мыслях.

Поздний час. Совсем стемнело. Пора возвращаться домой. Но Марк продолжал лежать и смотреть на луну. Он все боялся, что если встанет и уйдет, то навсегда упустит возможность наслаждаться этим прекрасным видом и никогда уже не сможет сюда вернуться.

К полуночи тело Разладина совсем ослабло, начало сводить мышцы, спина задеревенела – оно и понятно, столько времени пролежать на голой щебенке! В конце концов он все-таки поднялся с земли, но идти домой не решился. Марк подошел к стене парковки, сел рядом, прислонился к ней, подложив под голову шарф, после чего плотнее запахнулся в теплое длинное пальто и худо-бедно устроился на ночь. «Вот как себя чувствуют бездомные», – с горькой усмешкой подумал он. Какое-то время Марк еще следил за луной, медленно плывшей по небу, но вскоре усталость взяла свое – он уснул прямо здесь, на улице, на заброшенном пустыре за парковкой.