Огаст скорее позволила бы Нико выбросить ее в окно, чем поделилась бы панкейками с теми, кого она едва знает.

– Я пока не могу себе позволить есть вне дома, – говорит она. – У меня еще нет работы.

– Думаешь, мы позволим тебе платить? Это праздничный ужин в честь твоего переезда, – говорит Майла.

– А, – говорит Огаст. Это… щедро. Где-то в ее мозгу мигает тревожная лампочка. Ее полевое руководство по заведению друзей – это двухстраничная брошюра, в которой написано: «НЕ НАДО».

– «Блинный дом Блинного Билли», – говорит Майла. – Это во Флэтбуше.

– Открыт в 1976 году, – вставляет Нико.

Огаст изгибает бровь.

– Сорок четыре года, и никто не захотел сменить это название?

– Это часть очарования, – говорит Майла. – Это вроде как наше место. Ты же с юга, да? Тебе понравится. Там очень непритязательно.

Они топчутся, глядя друг на друга. Панкейковое противостояние.

Огаст хочет остаться в безопасности своей дерьмовой спальни с комфортной нищетой ужина из печенья и молчаливым перемирием со своим мозгом. Но она смотрит на Нико и понимает, что, даже если он и притворялся, когда до нее дотронулся, он все равно что-то в ней увидел. А такое давно никто не делал.

Эх.

– Ладно, – говорит она, поднимаясь на ноги, и улыбка вспыхивает на лице Майлы, как звездный свет.

Десять минут спустя Огаст втискивается за угловой столик «Блинного дома Блинного Билли», где, похоже, каждый официант знает Нико и Майлу по имени. Их обслуживает темнокожий мужчина с бородой, широкой улыбкой и выцветшим бейджиком с именем, на котором написано «Уинфилд», прикрепленным к его красной футболке «Блинного Билли». Он даже не спрашивает, что закажут Нико и Майла, – просто ставит чашку кофе и розовый лимонад.

Она понимает, что они имели в виду, когда говорили о легендарном статусе «Блинного Билли». В нем есть какая-то особенная «нью-йоркность», что-то близкое к картине Эдварда Хоппера или кафе из сериала «Сайнфелд», но с перчинкой поярче. Это угловое заведение с большими окнами, выходящими на улицу с двух сторон, протертыми столами из композитного пластика и красными виниловыми сиденьями, которые постепенно выводятся из самых оживленных зон, когда ломаются. Вдоль одной стены растянулся бар с газировкой, от пола до потолка все обвешано старыми фотографиями и обложками с бейсбольной командой «Метс».

И тут стоит мощный запах, прямая, неподдельная обонятельная развращенность, которую впитывает Огаст.

– В общем, их дал Уэсу его папа, – говорит Майла, объясняя, как в их квартире оказались кожаные кресла от «Имс». – Подарок в честь «прекрасного соответствия семейным ожиданиям», когда он поступил в архитектурную школу в Прэтте.

– Я думала, он тату-мастер.

– Да, – говорит Нико. – Он бросил учебу после первого семестра. Небольшой… нервный срыв.

– Он четырнадцать часов просидел в одних трусах на пожарной лестнице, и им пришлось вызывать пожарных, – Майла.

– Только из-за поджога, – добавляет Нико.

– Господи, – говорит Огаст. – Как вы с ним познакомились?

Майла закатывает один из рукавов Нико выше локтя, демонстрируя подозрительно сексуальную Деву Марию на его предплечье.

– Его работа. За полцены, потому что он тогда только учился.

– Ого. – Пальцы Огаст ерзают по липкому меню, зудя от желания все это записать. Ее самый наименее очаровательный инстинкт при встрече с новыми людьми – делать полевые заметки. – От архитектуры к татуировкам. Вот это разброс, черт побери.

– Он между делом украшал торты, если ты можешь в это поверить, – говорит Майла. – Иногда, когда у него хороший день, ты приходишь домой, и вся квартира пахнет ванилью, потому что он просто оставил на стойке десяток капкейков и ушел.

– В этом красавчике-гее чего только нет, – замечает Нико.

Майла смеется и поворачивается обратно к Огаст.

– Итак, что тебя привело в Нью-Йорк?

Огаст терпеть не может этот вопрос. Он слишком сложный. Что могло заставить Огаст, девушку из пригорода с огромным количеством долгов по студенческому кредиту и навыками общения, как у контейнера от чипсов, переехать в Нью-Йорк без друзей и плана?

Сказать по правде, когда ты проводишь жизнь в одиночестве, тебя очень привлекает мысль о том, чтобы переехать в настолько большой город, чтобы там можно было потеряться и сделать одиночество своим выбором.

– Всегда хотела попробовать, – вместо этого говорит Огаст. – Нью-Йорк, это… не знаю, я пожила в паре городов. Я училась в Новоорлеанском колледже, потом в Мемфисском колледже, и там все казалось… слишком маленьким, наверно. Я хотела место побольше. Поэтому перевелась в Бруклинский колледж.

Нико безмятежно на нее смотрит, прихлебывая кофе. Он кажется ей почти безобидным, но ей не нравится, что он смотрит на нее так, будто что-то знает.

– Там было слишком легко, – говорит он. Снова мягкий внимательный взгляд. – Тебе хотелось загадки посложнее.

Огаст скрещивает руки на груди.

– Это… не совсем так.

Появляется Уинфилд с их заказом, и Майла спрашивает его:

– Слушай, где Марти? Он всегда работает в это время.

– Уволился, – говорит Уинфилд, ставя на стол бутылочку с сиропом.

– Нет.

– Вернулся в Небраску.

– Грустно.

– Ага.

– То есть, – говорит Майла, склоняясь над тарелкой, – вы ищете нового официанта.

– Да, а что? Ты кого-то знаешь?

– Ты знаком с Огаст? – Она драматично показывает на Огаст, как будто она гласная буква в шоу «Колесо фортуны»[3].

Уинфилд переводит взгляд на Огаст, и она застывает с бутылочкой в руке, из которой на ее картофельные оладьи льется острый соус.

– Ты раньше обслуживала столики?

– Я…

– Множество столиков, – встревает Майла. – Родилась в фартуке.

Уинфилд косится на Огаст с сомнением.

– Тебе придется подать резюме. Решать будет Люси.

Он указывает подбородком в сторону бара, где суровая белокожая девушка с неестественно рыжими волосами и густо подведенными глазами смотрит на кассовый аппарат.

Если Огаст придется обманывать ее, то похоже, что она получит акриловым ногтем в глотку.

– Люси меня обожает, – говорит Майла.

– Неправда.

– Она обожает меня так же, как и любого другого.

– Но не бар, который ты хочешь обчистить.

– Скажи ей, что я могу поручиться за Огаст.

– Вообще-то, я… – пытается вставить слово Огаст, но Майла наступает ей на ногу. На ней армейские ботинки – их сложно не почувствовать.

У Огаст есть ощущение, что это не совсем обычное кафе. В нем есть что-то сверкающее и яркое, что тепло и гостеприимно окутывает покосившиеся столы и снующих туда-сюда официантов. Посудомойщик проносится мимо с тазом посуды, и из стопки выпадает кружка. Уинфилд вслепую тянется назад и ловит ее в воздухе.

Это что-то схожее с волшебством. Огаст не занимается волшебством.

– Ну же, Уин, – говорит Майла, пока Уинфилд плавно возвращает кружку обратно в таз. – Сколько мы уже коротаем тут вечера по четвергам? Три года? Я бы не стала приводить тебе кого попало.

Он закатывает глаза, но улыбается.

– Принесу бланк заявки.

– Я никогда в жизни не работала официанткой, – говорит Огаст, пока они идут обратно в квартиру.

– Ты справишься, – говорит Майла. – Нико, скажи ей, что она справится.

– Я не экстрасенс, предсказывающий все, когда захочется.

– А на прошлой неделе ты им и был, когда я захотела тайской еды, но ты почувствовал, что у базилика была «плохая энергия по отношению к нам».

Огаст слушает звуки их голосов, резонирующих друг с другом, и трех пар ног, шагающих по тротуару. Город темнеет, освещается тусклым коричневато-оранжевым цветом, почти как вечерами в Новом Орлеане, и становится таким знакомым, что ей кажется, что, может быть – может быть, – у нее есть шанс.

Поднявшись по лестнице, Майла отпирает дверь, и они скидывают обувь в одну кучу.