Около трёх часов ночи он остановился перед дверью своей квартиры. И тут, несколько раз обследовав все карманы, с недоумением обнаружил, что ключей у него нет. Он так и не вспомнил, брал ли их с собой утром. «Не дай бог, посеял ТАМ… Опять тащиться».

Позвонил – никто не откликнулся. Муханов звонил ещё и ещё, потом несколько раз пнул ногой дверь. Наверняка разбудил соседей. «Всё ясно, – рассудил он наконец, – предки остались на даче, а ЭТОТ ночует у какой-нибудь тёлки или сюда привёл». Он уселся на бетонную ступень и привалился плечом к перилам.

ЭТОТ, младший брат Гоша, получил сполна – Муханов мысленно устроил ему крупный разнос и, лишь представив искреннее раскаяние порицаемого, успокоился. Потом переключился на что-то более приятное, голова слегка затуманилась, и, в конце концов, его сморило, несмотря на то, что в подъезде было весьма прохладно.

Пробудившись, он поначалу никак не мог понять, где находится и что с ним происходит. Ещё больше удивился, увидев перед собой Гошу.

– Вставай! – тот нетерпеливо тряс его за плечо.

– А… А ты… – бессвязно пробормотал Муханов.

– Б! А – я. Нажрался опять что ли? Ну-ка, дыхни! – Гоша взял брата под мышки, поставил на ноги. – Вроде не пахнет. Ключ посеял, да?

Муханов не ответил. Растирая лицо ладонями, он думал о том, что золотые времена, когда можно было воспитывать младшего брата всеми доступными способами, канули в Лету. Вон какой шкаф вырос!

– Ладно, – миролюбиво произнёс Гоша, – у меня свой есть. Пошли спать, пятый час уже.

Выйдя из ванной, он заглянул в комнату брата. Тот лежал в постели, накрывшись с головой одеялом.

– Эй, Вадик! Не спишь ещё?

Из-под одеяла донеслось недовольное «сплю».

– Не очень тебя сильно… ну это самое?

Вадим резко приподнялся.

– Откуда ты знаешь?

– Да я там был, – спокойно ответил Гоша.

– Что?! Где?

– Ну, там… где и ты.

– Я тебя не видел…

– Правильно, я был в другом конце. А потом Серёга Ларионов сказал.

Вадим сел на кровати, запустил пальцы в спутанные волосы.

– Не понимаю. Ты-то чего там делал?

– Что и все, – усмехнулся Гоша. – Тренировался. Порядок наводил.

– Чего, чего? – в явном замешательстве, сморщив лоб, переспросил Вадим. – Объясни хоть. Ни черта не понимаю!

Уж кто-кто, а он-то хорошо знал, что Гоша ничего не делает просто так, «для души». ЭТОТ всегда ставил перед собой вполне ясную цель и шёл к ней напролом, не брезгуя, впрочем, и обходным манёвром. Будь то благосклонность желаемой девочки или повышенная стипендия. Он имел от жизни ровно столько, сколько было ему под силу.

И сейчас он стоял в дверях, крепкий, уверенный в себе, и смотрел на старшего брата с небрежным, незлобивым превосходством.

– А пока сам не поймёшь, – сказал Гоша, неожиданно вздохнув, – так и будешь в осадке лежать. И жалко тебя, дурака, – брат всё же. Ну ладно, спи.

– Ты так и не ответил.

– Ты сам должен себе ответить. – И, не желая вдаваться в подробности, Гоша вышел.

Обескураженный, Муханов встал и отправился на балкон курить.

Сентябрьское утро оказалось на удивление прохладным, но он стойко решил не спеша прикончить сигарету. Он загадал, что, если сделает это, всё переменится к лучшему. От сна не осталось и следа.

В полдень он снова был на Георгиевском кладбище. Долго кружил вокруг ТОГО места. Подмечал, нет ли кого поблизости. Наконец выбрал момент, собрался с духом, подошёл. То и дело оглядываясь, принялся подобранной палкой ковырять землю и мусор вокруг могилы.

Провозившись с четверть часа, наткнулся-таки на ключи. Лежали они на самом краю ямы, припорошённые выбранной накануне землёй. Он схватил их, сунул в карман. В связке ключей было три: от квартиры, от дачи и ещё один, выданный ему завхозом СМУ, где Муханов подрядился «скалымить» на изготовлении наглядной агитации. Этот ключ был от «художки» – временно выделенной в его распоряжение, наполовину заваленной старым паркетом и древесностружечной плитой пыльной комнаты.

Собрался было уходить, но, повинуясь внезапному влечению, снова подошёл к поваленной серой плите. Поднял с земли металлический пруток, разбросал сухие сучья, наваленные сверху.

Плита была массивная, прямоугольная, закруглённая в верхней части. Венчал её когда-то, видимо, крест, по крайней мере, что-то явно было отбито. По периметру кое-где сохранился резной узор. Надпись же, крупно вырезанная, почти не пострадала:

Муханова бросило в дрожь. Такой была девичья фамилия его матери. Он зачем-то снова стал набрасывать на плиту какой-то подвернувшийся хлам. Увидел появившихся неподалёку двух старушек и метнулся к знакомому пролому в ограде.

Давно ему не было так противно… Вспомнил, что прадед по матери был вроде военным. Вроде бы! А если – нет? Оставшуюся часть дня он промаялся в дурных мыслях.

Когда вечером вернулся домой, родители уже отужинали. Отец, довольно успешный художник-оформитель, устроившись в кресле, смотрел телевизор. Мать штопала старые Гошкины джинсы. Муханов молча остановился в дверях комнаты.

– На работу не устроился? – не поворачивая головы, спросил отец.

– Нет ещё.

– Чего ждёшь?

– Ищу.

– Доищешься…

– Посмотрим.

– Смотри, смотри…

– Давай, почитай мне мораль! – вскипел Муханов. – Не надоело?

Отец промолчал. Значит – надоело.

– Слушай, ма, кто был твой дед по отцу? – спросил он, пройдя в комнату. Отец демонстративно из неё вышел.

Мать настороженно глянула на него исподлобья.

– Дед? – переспросила она. – А чего это ты?

– Да надо…

– Поручиком или кем-то там… Вроде… – она пожала плечами. – Погиб он на фронте, ещё до революции.

«Не он, – заключил Муханов с облегчением. – Ну и ладно, пора закрывать тему». Но всё-таки спросил на всякий случай:

– А как звали его?

– Э-э… Как же? Александр… – мать наморщила лоб. – Да! Гаврилович.

– Гаврилович? – изумился Муханов.

– Да. Точно. А что?

– Да так. Я думал, он был врач.

– Нет. Погоди! У него брат был врачом. Это мне почему-то запомнилось. Но ты, Вадик, объясни мне, зачем тебе это?

– Ничего… – невпопад ответил тот и, оставив мать в недоумении, отправился в коридор курить.

На следующий день Муханов опять ухитрился занять денег. Вечером он и подвернувшийся ему собутыльник закрылись в «художке».

Поминали Слепнина Николая Гавриловича.

У входа в участок на свежевыкрашенной лавке сидел его начальник Башир. Слегка подавшись вперёд, надёжно упёрся руками в широко расставленные колени и что-то основательно втолковывал коренастому сутуловатому полицейскому.

Бежевая малолитражка с городским номером, въехавшая во двор, не вызвала у него никакой видимой реакции. Лишь когда Филипп вышел из машины и потянулся, разминая спину, он неспешно поднялся, отряхнул сзади брюки и исчез в дверном проёме. Подставленная на мгновение лучам клонящегося к морю солнца, блеснула его загорелая лысина. Филипп пошёл следом.

– Кабы не мои ребята, его там совсем бы прибили, – почёсывая шею, повернулся к нему Башир. – Народец-то у вас резвый… А староста, – так тот вообще лично, – он поднял указательный палец, – припёрся убедиться, что я тебе звоню. Жуткая бдительность… А ты чего сам-то прикатил, подослать что ли некого? Туго с кадрами?

– Размяться решил. Засиделся – надоело.

– Это правильно, работа у вас временами сидячая, – ухмыльнулся Башир. – Ну смотри сам – нужен он тебе или нет. А то передам по своей линии. Эй, Фархад! – обратился он к сержанту за стойкой. – Давай того, который египтянин, на допрос. – И, не вынимая рук из карманов, подбородком указал Филиппу на обитую железом дверь в начале коридора. – Вон та, что приоткрыта… Можешь занимать.