– Знаете, как им все-таки удается забраться в грузовики? Они берут тяжеловозы приступом. Нападают на водителей. Провоцируют несчастные случаи, сильно смахивающие на хорошо организованные захваты. Устраивают пробки и пожары на национальных трассах. Слыхали о таком?

– Видел репортажи по телеку, но подробностей, пожалуй, не знаю, – признал Бастьен.

– В таком случае эту часть пока отложим, ее возьмет на себя Эрика. А я возвращаюсь к «Разгневанным жителям Кале». Первой их задачей было заснять на видео и выложить в социальных сетях повседневную жизнь Кале. Тяжелые будни горожан в соседстве с вновь прибывшими без связей и без денег и попытки этих последних, порой крайне жестокие, перебраться в Англию. Потом к этому процессу присоединились экстремисты, «Охотники на мигрантов», которые организовывали погромы и «охоты на черных». Кое-кто называл это «сафари». Вот в этой-то атмосфере ненависти, подобно личинке комара в болоте, и развился Кевин. Однако очень быстро, в связи с реакцией в социальных сетях, сообщество «Разгневанные жители Кале» притихло, и свободные электроны оттолкнулись. Сегодня сайт по мере сил старается распространять только видеозаписи свидетельств, без комментариев. Я бы сказал, что время от времени это отдает ксенофобией, но они себя контролируют. Вдобавок они знают, чем рискуют, имея дело со мной.

– Плохая статья? – пошутил Бастьен.

Задетый за живое, журналист крутанулся на стуле и принялся перелистывать старые выпуски в поисках номера, который мог бы утереть нос зеленому флику. Он вытащил из стопки газету полугодовой давности и с гордостью выложил ее на стол. Серию фотографий пользователей Сети и текст, где дословно цитировались их расистские комментарии и призывы к жестокости по отношению к беженцам, обнаруженные на персональных и публичных страницах, предварял заголовок «Лики ненависти». И в первом ряду фигурировал Кевин Перш со своими близко посаженными поросячьими глазками. Его слова были жестоки: «Для тех, кто не утонул и не попал под грузовик, следовало бы предусмотреть концентрационные лагеря», а еще там красовался хештег «#labonneepoque»[23]. В свете подобных разнузданных высказываний свастика на груди этого парня дополняла картину робкого протеста.

– Именно после этих комментариев он стал нежелательным членом сообщества «Разгневанные жители Кале». Впрочем, сиротой он оставался недолго. До меня дошли слухи, что его приняли в ультраправую группировку «Поколение идентитаристов»[24]. У них есть отделение в Лилле.

– И вы выложили это на первую страницу? – недоверчиво спросил Бастьен.

– Это называется «Стена позора». Нечто подобное сделала немецкая газета «Бильд». Вас это оскорбляет, лейтенант?

– Не слишком. Но если все в курсе, значит мой список подозреваемых только что увеличился. Анархист, ультралевый, мститель, беженец в состоянии самообороны… По тому, что мы об этом знаем, может быть кто угодно.

– Я уже вам говорила, Кевин Перш давно пользуется отсрочкой в Кале, – вступила в разговор Эрика. – Во всяком случае теперь вы знаете, кому спасли жизнь.

Из редакции «Северного побережья» Бастьен и Эрика вышли, нагруженные кипой распечатанных документов.

– Лизьон хороший журналист, а главное – здешний уроженец. Он в курсе многих дел и вдобавок всех знает. Вот я и подумала, что вам следует с ним познакомиться.

Бастьен объединил несколько частных вопросов в один личный:

– Вы запросто разговариваете с ним, обращаетесь к нему на «ты» и без колебаний набрасываетесь на него. К тому же он знает, что вы не пьете кофе, потому что приготовил только две чашки. Из чего я делаю вывод…

– Увы, – прервала его Эрика, которая не испытывала ни малейшего желания услышать окончание этой фразы. – Не лучшее решение в моей жизни. Теперь это уже в прошлом.

Комиссариат Кале

18:30

Бастьен набрал код служебного сейфа и обнаружил, что тот пуст, за исключением лежащих в нем серебряных печаток и нескольких граммов гашиша, которым пропахло все замкнутое пространство. Ни оружия, ни бронежилета, ничего из его личных вещей.

Нахмурившись, он прошел по коридору, бросил куртку на стол и в тот момент, когда уже был готов взорваться, заметил у себя на столе записку: «Флику лучше быть при пушке».

Меньше чем через минуту Бастьен постучал в дверь бригады по борьбе с преступностью, и навстречу ему широко заулыбался здоровяк Пассаро. Кортекс заканчивал печатать отчет о проделанной за день работе, а Спринтер заталкивал бутылки с водой в холодильник, на дверце которого красовалась наклейка «Ребенок в машине», сама по себе представляющая образчик полицейского юмора. Пассаро открыл боковой ящик своего письменного стола и вынул из него все то, что должно было находиться в сейфе. Оружие, наручники, нарукавную повязку и бронежилет.

– Я просил об этом Корваля, – пробурчал Миллер.

– А он покинул службу через минуту после вас, похваставшись, что ничего не сделал. Завтра надо будет все-таки подписать в оружейной журнал исходящих, чтобы оформить все в надлежащем порядке.

– Есть псы, которые понимают команды, и такие, которых надо лупить, – заметил Кортекс, не поднимая головы от своего рапорта. – Надо действовать соответствующе.

Оценив ситуацию, Бастьен сказал себе, что Корвалю подошел бы строгий ошейник. Забирая свое обмундирование, он решил кое-что прояснить:

– У меня впечатление, что лагерь беженцев является центром напряженности. Вы часто бываете в этих «Джунглях»?

– В окрестностях – часто. У входа – когда требуется. Но внутри – редко. Это одновременно зона, где не соблюдаются законы, и трущобы.

– А в чем заключается ваша работа?

Пассаро на мгновение утратил добродушие. Кортекс и Спринтер не стали отвечать ни всерьез, ни в шутку.

– Мне было бы почти стыдно это описывать, – признался Пассаро. – Это надо пережить. Но никому не хочется переживать подобное. Нам это плохо удается.

Леваллуа-Перре[25]Генеральное управление внутренней безопасност и[26] (контрразведка)[27]В тот же день

Зазвонивший мобильный телефон на сутки опережал события. Выход на связь был по средам, и не имелось никаких причин что-либо менять. Майор Парис запер дверь кабинета, подготовил ручку, раскрыл черный потрепанный блокнот и только потом ответил.

– Сегодня плохой день, – спокойно произнес он.

– Знаю, твою мать! – ответил молодой, чрезмерно напряженный голос.

– Какая-то проблема?

– Разумеется, проблема! При каждом звонке я рискую спалиться и звоню вам не для того, чтобы узнать свой гороскоп. – Неловкий щелчок зажигалки и глубокий вдох. Голос умолк, пока раскуривалась сигарета, потом продолжил: – Вчера сорвалось. Потасовка, которая плохо закончилась. Саль узнал одного фашика из «Поколения идентитаристов», того типа с вытатуированной свастикой. А потому психанул и рассвирепел.

Майор, не испытывающий никакого интереса к этим сведениям, отложил ручку и закрыл блокнот; он был слегка раздосадован нарушением протокола из-за банальной драки. Но все же постарался сохранить возможную вежливость.

– А если серьезно, мне-то что с этим делать? Вы отклоняетесь от своего задания.

– Я как раз об этом. Если вы по-быстрому не поможете, мне будет сложно продолжать.

– Говорите яснее.

– Вначале Саль хотел просто задать ему взбучку и записать все на видео, чтобы унизить говнюка. Только вот фашик оказался доска доской, он не чувствовал ударов. Чем больше его били, тем более странным становился. Я попытался их разнять, и мне разбили нос. Я даже не уверен, не Саль ли постарался, он молотил почти с закрытыми глазами.