— Принесите черного хлеба, масла и сахара, пожалуйста, — сказала я, забывшись, по-русски.

Юный официант в косоворотке умчался, чтобы появиться с затребованным и с сильно пожилым мужчиной, лет, наверное, восьмидесяти. Диагностировать его я не решилась, просто оценила по ощущениям. Он присел за соседний столик и смотрел, как я отрезаю кусок от буханки, мажу его толстым слоем масла — с полпальца, наверное, и посыпаю сахаром. Мужчина поднял голову и посмотрел на меня с таким пониманием, что я снова расплакалась. Да что со мной такое сегодня!

— Присядьте с нами, — сказал Гиппократ, поймав взгляд мужчины. — Угощайтесь.

Тот лишь мотнул головой, а потом заговорил. Тихо так и проникновенно. По-русски.

— Знаешь, дочка, ты в войну должна была быть совсем несмышленышем, да только это не подделать, это прожить нужно. Я вот смотрю на тебя и вижу, что ты прожила все это, вобрала в себя, теряла и терялась сама. Я вижу в тебе ту войну… Отпусти ее, дочка, прогони и живи дальше.

— А как? — с тоской в голосе протянула я.

— Не знаю, дочка, не знаю… Но пусть твой мужчина тебе поможет. Не надо смущаться, я же вижу, как он на тебя смотрит. Живи, девочка. За всех, кого мы потеряли, живи!

Старик поднялся и ушел, не оглядываясь, а я сидела, устремив взгляд в пустоту, и только слезы катились по моим щекам.

========== Посвятить сохранению и укреплению ==========

Чувствуется запах весны в воздухе, что настраивает на романтический лад. Вот не думала, что после всего во мне еще может возникнуть романтическое настроение… Об Альбусе нет никаких вестей, да и кто я такая, чтобы меня информировали об этом? Скоро закончится год, дети разъедутся на каникулы, будет у меня месяц тишины с сыночком.

Кстати, о сыночке, почему глаза на мокром месте? Неужели, как и Гермиона, перенервничал из-за экзаменов? Ученице пришлось зелья споить и спать уложить, пригрозила отшлепать — так удивилась, что выпила без пререканий. Смешная она иногда.

— Что случилось, Гарри? — села я рядом с ребенком.

Прибежал ко мне, слезы по щекам текут, в руках пергамент. Взглядом спросила разрешения, взяла, читаю. Ребенка только к себе прижала и читаю. Сириус Блэк сподобился письмо написать, крестный называется. Как я подсознательно ожидала — общие фразы, нежелание встретиться, замаскированное словами типа «опасно», «невозможно» и тому подобное. Понятно, в общем. Как был инфантильным шалопаем, так и остался, зачем ему эта ответственность, а малыш плачет, потому что его предал тот, кого мальчик считал близким. Дети в этом возрасте очень жесткие — или белое, или черное. Не может — значит, не хочет, не хочет — значит, предал. Да… С детьми работать непросто.

— Ты меня не оставишь, — шепчет куда-то в подмышку.

— Глупый, нет, конечно, — улыбаюсь ему, и он в ответ только теснее прижимается. — Теперь мы навсегда семья.

Очень ребенку мамы не хватало. Тяжело сиротой жить, особенно в детстве… Господи, как же мне без этого, оказывается, плохо-то было. Семья. Ребенок. Много лет об этом думать было некогда и незачем, а вот только теперь понимаю. Дернулся — это он заметил лежащую Гермиону, забыл, что самому плохо, и кинулся к ней. Самоотверженный и верный.

— Мама, что с ней? — В глазах почти паника.

— Переучилась твоя Гермиона, пришлось зелье принудительно вливать, — по-доброму улыбаюсь я.

— Она не… — начинает ребенок, но замолкает, разглядывая спящую девочку. — А она согласится?

— С чем, сыночек?

— Ну… — покраснел весь. — Быть моей Гермионой?

— А это от тебя зависит, Гарри, от того, как ты себя с ней поведешь.

***

Скандал у нас тут был феерический. Иду я, значит, по коридору, а навстречу мне Хагрид. Ну, Хагрид в замке — явление нечастое, но ничего экстремального в этом нет, если бы не сочащиеся кровью куски мяса, которые этот большой косматый мужик тащит с собой. Вот это уже странно и непонятно.

— Хагрид, а куда это ты мясо несешь? — тактично интересуюсь я у полувеликана.

— Так… эт-та… того… Пушка кормить, — смущается Хагрид.

Интересно, что это за Пушок такой, думается мне. И пошла я с ним, значит. Интересно мне, дуре, стало. Ну и… Удовлетворила свое любопытство. Вроде бы не юная девчонка уже, пора бы начинать логически думать. За неприметной дверью на третьем этаже сидит громадная такая… Трехголовая собака. Пока собака питалась, я приходила в себя, душа-то в пятки убежала от такого-то страшилища.

Ну а после пошли мы к директору Гринграссу. Вместе пошли, а как же. Собака в замке, полном детей. Она, конечно, привязана, но дети же… А ну как залезут да и станут ужином? А если сыночек мой любопытный полезет? Я как представила это, чуть в обморок не грохнулась, как барышня. Поэтому пошли мы с Хагридом.

— Директор, а что это у нас на третьем этаже собака трехголовая, по-научному цербер, делает? — спросила я, проникновенно заглядывая в глаза стремительно бледнеющему лорду.

У него тоже дети есть, и старшая, по-моему, на Слизерине учится. Помню, как он девочке задал за грязь в комнате, да так, что чистота у нее с подружкой там с тех пор чуть ли не стерильная. Видимо, директор тоже представил, что будет, если дети на собачку смотреть пойдут. А еще оказалось, что он-то как раз не в курсе был. Хагрид рассказал, что это-де «великий человек Дамблдор» распорядился собачку привести.

Опять у нас аврорат бегает, как наскипидаренный, собачку забирают, и открывается чудо чудное и диво дивное. Целый коридор ловушек, чего там только нет… И растения дюже злобные, и ключи летучие, и тролль горный, тоже, кстати, голодный… А в конце стоит артефакт, Министерством категорически запрещенный. В общем, весело было. Хорошо, что никто из детей не пролез в дверцу, которая простым заклинанием отворяется. Повезло нам всем.

Ученица моя с экзаменами справилась на отлично, да и Гарри тоже. Сидят вдвоем, планы на каникулы строят, на меня поглядывают. А пока они планы строили, Гиппократ пришел, сейчас смущать меня будет. И точно…

— Поппи, а не хочешь ли во Францию съездить с сыном? — мягко стелет, но улыбка такая… хорошая.

— Хорошая мысль. Море, опять же, мальчику полезно будет… — будто бы задумчиво говорю, а он улыбается, понял все.

— Тогда на следующей неделе? — О, ученица вскочила, сияет.

— Гарри! Я с родителями тоже на море еду! — Счастливая такая, оттого, наверное, что с другом надолго не расстанется.

— Гиппократ, ты понял наш ответ? — протягиваю ему руку и улыбаюсь.

Какие же у него глаза все-таки, глубокие такие и добрые. Необыкновенные, хочется смотреть в них и смотреть. Господи, неужели я влюбляюсь? Не девчонка, чай, чтобы вот так, сходу…

***

Пролетели дни, отправилась домой Гермиона, загрустил Гарри, но я его подбадриваю — скоро встретимся, — а сама к директору, конечно.

— Перед учебным годом у нас диспансеризация персонала, вот план. Потом осмотры детей, как было в этом году. И санитарная инспекция, вот обоснование.

— Спасибо, целитель, большое вам спасибо! — восклицает директор, не глядя расписывается.

— В этом году я привлеку к осмотрам ученицу, ей эта практика очень нужна, если не возражаете.

— Мунго же не возражает? Вот и я не буду.

— Я уезжаю с Гарри во Францию, буду доступна, если что, но лучше бы ничего не случилось.

— Я тоже так думаю, доброй дороги, — улыбается лорд.

Все, Больничное крыло заперла, аврора и Барбару в отпуск прогнала, пора и нам честь знать. Спускаюсь с ребенком, а там Гиппократ стоит и улыбается. Какая же все-таки у него улыбка волшебная. Он берет сразу заулыбавшегося мальчика за руку, а меня полуобнимает таким естественным жестом, что сопротивляться не хочется. И нас переносит к красивому домику, почти на самом пляже. Гарри буквально выпрыгивает из одежды и, никого не стесняясь, надевает плавки, чтобы унестись к морю. Через минуту, наверное, мы оба слышим его счастливый крик: «Гермиона!»

Гиппократ улыбается и предлагает переодеться. Хорошо, что купальником я запаслась. Приличным. Потому что у французов — это не купальник, это что-то из жизни в борделе. Но море прекрасное, где-то на границе восприятия бегает ребенок, которого я рефлекторно ловлю взглядом. Хорошо-то как…