– Хрюуиии! – то ли хрюкнула, то ли взвизгнула девочка-поросенок и захлопала от радости копытцами. – Наконец-то ты очнулся! Я так долго этого ждала! Ты проспал целые сутки!
Адриан молча смотрел на нее большими, как блюдца, глазами, и слезы снова начали накатывать на него.
– Ты что, не узнал меня? – продолжала тараторить девочка-поросенок. – Я – Аглая. Я – твой друг, а ты – мой питомец. Не стоило тебе выбегать из дома во двор! Ты плохо приспособлен к внешней среде, вот тебя и напекло на жаре, и тебе стало плохо! Папа сказал, что, когда ты придешь в себя, можешь вести себя странно! Ну же, иди сюда!..
Аглая протянула к Адриану свои уродливые трехпалые руки-копыта, и мальчик с отвращением оттолкнул их от себя.
– Почему ты так ведешь себя?! Ты всегда любил обниматься! – насупилась Аглая.
– Нет! – огрызнулся на нее Адриан.
– А вот и да! За 2,5 года, что ты живешь у меня, ты всегда-всегда любил обниматься! – капризно заверещала она. – Папа сказал, что хорошо, что ты побывал снаружи дома, но я ничего хорошего в этом не нахожу! Ты изменился!..
– Вовсе нет! – с неожиданным протестом ответил ей Адриан. – Вокруг все изменилось, а я остался прежним!..
Теперь Аглая с удивлением уставилась на него.
– Странные вещи ты говоришь! Все так и было раньше уже долгое время!..
– Твой папа – Пиглион II?..
Аглая утвердительно кивнула.
– А он еще что-нибудь про меня говорил?..
– Ну, он сказал, что тебе пойдет на пользу почувствовать себя в нашей шкуре, хоть я и не понимаю, что это значит… – после некоторых раздумий ответила ему девочка-поросенок и, встрепенувшись, резко подскочила на ноги.
– Ты, наверное, очень есть хочешь?!
– Вообще-то, да, – признался Адриан. – И пить…
– Напиться можешь свежего молока – миска с ним стоит у меня на тумбочке рядом с кроватью, мама принесла мне его буквально полчаса назад! – взволновано протараторила Аглая и, стуча по деревянным половицам копытцами, вприпрыжку помчалась к выходу из комнаты.
– Я принесу тебе что-нибудь поесть! – на ходу крикнула она Адриану и скрылась за дверью. Когда топот ее копыт стих в коридоре, Адриан опасливо огляделся снова. Да, это была действительно его комната, обстановка была точно такая же, какой он помнил свою комнату уже очень давно, за исключением пары-тройки явно девчачьих плюшевых игрушек, разбросанных на кровати. А когда его взгляд скользнул на стоявшую на тумбочке у изголовья кровати металлическую миску со свежим молоком, любезно предложенную ему девочкой-поросенком, мальчик, не раздумывая, бросился к ней.
Адриан пил жадно, обхватив миску двумя руками, а белые струйки жирного молока стекали по его подбородку и уже изрядно намочили ворот и грудь его футболки. И хотя водой напиться было бы куда предпочтительнее, плотное молоко притупило заодно и чувство голода, приятно заполнив пустой желудок. Лишь утолив первые признаки жажды, Адриан смог оторваться от прохладной миски, и только тогда он заметил, что был одет уже не в свою ночную пижаму, в которой он разгуливал в сопровождении Пиглиона II по территории фермы, а в простенькую серую хлопчатобумажную футболку и широкие старенькие выцветшие шорты. Человекосвины его переодели, когда он был без сознания! От одной мысли, что эти монстры касались его своими уродливыми руками, Адриану стало не по себе. В следующий миг перед его мысленным взором всплыла картина, на всю жизнь запечатленная в его сознании на скотобойне: изувеченные трупы его родных, подвешенные на крюках под потолком. О, Господи, а что, если человекосвины захотят сотворить и с ним подобное зверство?!!
«Надо выбираться отсюда! – твердо решил Адриан. – Бежать через поле, как это сделал Пиглион II, спасаясь от отцовских собак! Бежать, куда глаза глядят, лишь бы подальше отсюда, а там будет видно, что делать дальше! Может, удастся выбраться к людям и попросить о помощи?! А есть ли вообще в округе люди, или они все порабощены этими монстрами и доживают свои последние дни в грязных загонах на этой сюрреалистичной ферме?!».
Адриан уже не понимал, что реально, а что нет, все в его мире поменялось местами. Но одно он знал точно, что медлить нельзя, ведь девочка-поросенок может вернуться в любую минуту, и неизвестно, когда в следующий раз потом он окажется один. И мальчик бросился к окну. Он так сбегал из этой комнаты уже несколько раз, когда бывал наказан и ему было запрещено покидать свою комнату. Под его оком располагалась веранда первого этажа, и, ухватившись за карниз и свесившись на руках за окно, мальчик легко мог спрыгнуть на ее крышу и спуститься во двор. Однако распахнув шторы, Адриан с ужасом обнаружил, что теперь с внешней стороны на окно были установлены выпуклые решетки. Не веря своим глазам, мальчик взобрался на подоконник и, высунувшись в окно и обхватив руками раскаленные жарким солнцем прутья решетки, в отчаянии принялся изо всех сил их трясти.
– Некоторым, особо ловким особям на ферме мы обрубаем на руках все пальцы, – услышал Адриан у себя за спиной уже знакомый ему голос. – Когда их культи зарастают, они удивительным образом становятся похожими на свиные копыта! Люди уже не могут полноценно орудовать своими обрубками и открывать защелки на загонах, или цепляться за прутья, или что-то хватать или закапывать, или кидаться грязью. Это весьма облегчает взаимодействие с ними, знаешь ли!..
Адриан похолодел от ужаса и медленно обернулся. У кровати позади него стоял с напыщенным видом Пиглион II. В этот раз одет он был куда более скромно, чем при предыдущей их встрече – льняная рубашка цвета хаки с коротким рукавом и такого же цвета шорты со стрелками. Рядом с ним стояла, по всей видимости, его жена и, по совместительству, мать Аглаи. Это была добротная хавронья, раза в полтора больше самого Пиглиона II. В руках она держала металлическую миску вроде той, что стояла на тумбочке в комнате. Полы ее длинного зеленого в цветочках халата были распахнуты, и из-под них выпирало бочкообразное пузо с двумя рядами отвратительных, покрытых длинными жесткими волосами обвислых грудей, к которым младшие братья и сестры Аглаи перестали присасываться, видимо, только совсем недавно. Во взгляде свиноматки читалась явная неприязнь к питомцу ее дочери. Сама же Аглая с опаской выглядывала из-за спины матери, наверное, испугавшись гнева родителей на ее питомца.
– П-простите… – испуганно пролепетал мальчик.
– …а из отрубленных пальцев получается замечательная похлебка! – закончил свою мысль Пиглион II.
– Ешь!
И хавронья со стуком поставила перед Адрианом на подоконник миску с едой. В жирном наваристом бульоне плавали крупные листья капусты, а меж них торчали обваренные человеческие пальцы!
Только усвоившееся в желудке молоко мгновенно исторглось обильным потоком из Адриана наружу. Уже начавшая сворачиваться в желудке масса, перемешанная с желчью и желудочным соком, а потому имевшая уже весьма неприятный характерный запах, забрызгала подоконник, пол, стены и шторы, а вслед за ней на полу оказалось и отвратительное варево, опрокинутое неаккуратным движением Адриана с подоконника.
– Ты что наделал, мерзавец?!! – в гневе пронзительно взвизгнула хавронья и, подскочив к скрючившемуся на подоконнике Адриану, наотмашь ударила его твердым копытом по лбу. От удара мальчик свалился с подоконника и растянулся в луже собственной блевотины на полу. От полученного рассечения по лбу у него потекли теплые струйки крови, а перед глазами в безумную пляску пустились разноцветные звезды. Комната стала быстро кружиться перед его взором, а озлобленные морды Пиглиона II и его жены удаляться от мальчика и меркнуть. Вскоре кто-то выключил свет, и наступила тьма.
– Как ты себя чувствуешь, дорогой? – ласковый голос матери доносился откуда-то издалека. Адриан с трудом смог открыть глаза. Он лежал в своей мягкой постели, в своей комнате, а на краю кровати сидела его мама, живая и невредимая, и с любовью и заботой смотрела на сына.
– Адриан, милый, я спрашиваю, как ты себя чувствуешь? – с нежной улыбкой повторила вопрос она.
