Мистер Самсон, наконец, освободившись от взгляда миссис Уилфер, словно из-под караула, глубоко вздохнул и сделал весьма оригинальное и тонкое замечание насчет того, что подобные предчувствия очень трудно себе объяснить. Р. У. поскреб в затылке, обвел виноватым взглядом весь стол и, остановив его на жене, снова попытался заикнуться все о том же:

– Милая, право, я боюсь, что тебе не очень весело?

На что она опять ответила по-старому:

– Напротив, Р. У. Мне очень весело.

Положение злополучного Джорджа Самсона во время этой приятной беседы было поистине самое незавидное. Ом не только чувствовал себя совершенно беззащитным под огнем красноречия миссис Уилфер, но и должен был терпеть нападки Лавинии, которая обращалась с ним хуже, чем с собакой, отчасти желая показать Белле, что теперь Джордж у нее в руках и она может вертеть им как хочет, отчасти же в отместку ему самому за то, что он и сейчас явно восхищается красотой Беллы. Ослепленный, с одной стороны, блеском красноречия миссис Уилфер, а с другой стороны, омраченный придирками и хмурыми взглядами Лавинии, которой было посвящено его отвергнутое Беллой чувство, молодой человек до такой степени не умел скрыть свои страдания, что на него жалко было смотреть. Если даже ум у него и помутился временно от таких мучений, то в оправдание ему следует сказать, что голова у него от природы была слабая и твердостью рассудка он никогда не отличался.

Так проходили эти приятные, усыпанные розами часы, и, наконец, Белле пришла пора отправляться обратно к Боффинам в сопровождении папаши. Упрятав ямочки на щеках в капор и завязав ленты, Белла простилась со всеми домашними, и, когда они вышли на свежий воздух, херувим глубоко вздохнул, словно ему стало легче.

– Ну, папочка, – сказала Белла, – можно считать, что и эта годовщина уже миновала.

– Да, милая, вот и еще один год прошел.

Белла еще крепче прижалась к нему и в утешение несколько раз похлопала его по руке.

– Спасибо, милая, – сказал он, словно утешение было выражено словами. – Что мне делается, душа моя. Ну, а ты как поживаешь?

– Я нисколько не исправилась, папа.

– Неужели нисколько?

– Да, папа. Напротив, я стала еще хуже.

– Боже ты мой! – воскликнул херувим.

– Я стала хуже, папочка. Я все подсчитываю, сколько мне надо годового дохода, когда я выйду замуж, и какой суммой – самое меньшее – я могла бы удовольствоваться. У меня даже морщинки появились на носу. Ты ведь заметил нынче вечером морщинки у меня на носу?

Папа на это только засмеялся, а Белла, раза два-три встряхнула его руку.

– Как вам не стыдно, сударь, смеяться, когда вы видите, что ваша обворожительная женщина дурнеет и вся осунулась. Вам лучше бы приготовиться заблаговременно. Скоро я уже не смогу скрывать мою жадность к деньгам – это по глазам будет видно, и когда вы это сами заметите, это вас огорчит, но так вам и надо: зачем не заметили вовремя? Ну, сударь, мы же с вами заключили договор! Имеете ли вы что-нибудь сообщить мне?

– Душа моя, я думал, это ты должна мне что-то сообщить.

– Ах, вы так думали, в самом деле? Так что ж вы меня не спросили в ту самую минуту, как мы с вами вышли из дому? Доверием обворожительных женщин нельзя шутить. Так и быть, на этот раз я вас прощаю – и… гляди, папа: вот тебе поцелуй! – Тут Белла приложила пальчик в лайковой перчатке к своим губам, а потом к губам отца. – А теперь я буду говорить серьезно – мне нужно сказать тебе – сколько их? – четыре секрета. И заметь! Все очень важные, серьезные, настоящие секреты. Только чтоб это осталось между нами!

– Номер первый, душа моя?

– Номер первый просто изумит тебя, папа. Как ты думаешь, кто сделал мне предложение? – И тут она смутилась, хотя начала очень весело.

Папа заглянул ей в лицо, потом опустил глаза, потом опять заглянул ей в лицо и сказал, что никак не может угадать.

– Мистер Роксмит, папа.

– Да что ты говоришь, душа моя?

– Мистер Роксмит, папа, – отвечала Белла, отделяя слог от слога для пущей убедительности. – Что ты на это скажешь?

Папа ответил вопросом на вопрос:

– А что ты ему на это сказала, душа моя?

– Конечно «нет», – резко отчеканила Белла.

– Ну, разумеется, – задумчиво ответил ее отец.

– И я высказала ему, почему я считаю этот поступок нарушением доверия с его стороны и оскорблением себе лично, – продолжала Белла.

– Да, разумеется. Действительно, я и сам удивился. Как это он сунулся в воду, не спросясь броду, – разузнал бы сначала, что ли. Хотя, как подумаешь, он, кажется, всегда тобой восхищался.

– Восхищаться мной может любой извозчик, – заметила Белла с надменностью, отчасти напомнившей ее матушку.

– Очень возможно, душа моя. Ну, а номер второй?

– Номер второй, папа, почти то же, что первый, хотя это и не так возмутительно. Мистер Лайтвуд сделал бы мне предложение, если б я ему позволила.

– Надо так понимать, милая, что ты и не собираешься ему позволять?

Белла опять повторила не менее выразительно:

– Что ты, конечно нет! – И отец счел своим долгом отозваться:

– Конечно нет.

– Мне он не нравится, – сказала Белла.

– Этого уже достаточно, – прервал ее отец.

– Нет, папа, этого не достаточно, – возразила Белла, встряхнув его руку еще два раза. – Ведь я тебе говорила, какая я стала корыстная и дрянная девчонка? Только потому и считается достаточно, что у него нет ни денег, ни клиентов и ничего в будущем, ровно ничего, кроме долгов.

– Гм! – ответил херувим, несколько приуныв. – А номер третий, милая?

– Номер третий, папа, гораздо лучше. Это великодушно, благородно, просто прелестно. Миссис Боффин сама сказала мне по секрету, да, сама, – а никого правдивей и добрей ее я не видела в жизни, – она сказала, что они с мужем хотят, чтоб я сделала приличную партию, и, если я выйду замуж с их согласия, они дадут мне хорошее приданое.

И тут признательная Белла расплакалась от избытка чувств.

– Не плачь, милочка, – сказал ей отец, утирая глаза, – это мне простительно расчувствоваться немножко, когда я вижу, что моя любимая дочь, после всех ее разочарований, окружена таким вниманием и со временем, наверно, будет блистать в свете, но ты сама не плачь, ради бога, не плачь. Я очень им обоим благодарен. Поздравляю тебя от всего сердца, душа моя.

Тут добродушный и мягкосердечный херувим вытер слезы, а Белла обняла его за шею и нежно поцеловала посреди дороги, взволнованно тараторя, что он самый лучший отец и самый лучший друг и что в день своей свадьбы она станет перед ним на колени и попросит прощения за то, что дразнила его, словно не знала цены его терпеливому, сострадательному, доброму и вечно юному сердцу.

При каждом новом эпитете она снова принималась целовать отца, так что у него, наконец, слетела с головы шляпа, и сама Белла расхохоталась без удержу, когда ветер покатил шляпу по мостовой, а отец бросился ловить ее.

Как только мистер Уилфер поймал шляпу и немножко отдышался, они опять двинулись дальше, и отец спросил Беллу:

– А четвертый номер, душа моя? Смеющееся лицо Беллы сразу омрачилось.

– Может быть, сейчас еще не стоит говорить про номер четвертый, папа. Пока что буду надеяться, что еще не все потеряно, что на самом деле этого, может, и нет, что я ошиблась.

Перемена в Белле вызвала у херувима повышенный интерес к номеру четвертому, и он негромко спросил:

– Может быть, этого и нет, душа моя? Может быть, чего нет, душа моя?

Белла задумчиво посмотрела на него и покачала головой.

– Нет, все-таки я знаю, что так оно и есть, папа. Слишком даже хорошо знаю.

– Милая, ты меня совсем расстроила, – отвечал ей отец. – Может быть, ты еще кому-нибудь отказала, душа моя?

– Нет, папа.

– Ну, кому-нибудь дала согласие? – предположил он, высоко подняв брови.

– Нет, папа.

– Может, есть еще кто-нибудь, кто хочет попытать счастья, если ты ему позволишь?

– Насколько мне известно, нет, папа.