Кобулаки соглашались только на пологий спуск вдоль твердой поверхности. Сначала наискосок вдоль стены, мимо башен, громоздящихся друг над другом и исполинских контрфорсов. Потом поперек круто спускающихся отрогов, постепенно забирая вниз.

Сначала влево, потом вправо – серпантином, как прокладывают тропы существа, живущие в менее плотной среде. Кораллы на гребнях по мере спуска становились всё больше и чуть светились. Старшему удалось направить Бумбарда в арку между двух розовых грибовидных кораллов, сросшихся шляпами. Когда склон стал положе, пошли прямо вниз вдоль гребня. Кораллы сменились зарослями лапчатника, тоже аномального размера. Громадные кусты также светились, хотя не сами по себе, а из-за миллионов мелких существ, поселившихся под их сенью. Наконец все вышли на равнину. Сходу, не останавливаясь, сделали несколько петель над всхолмленным ландшафтом. Уши разбегались от разнообразия, и даже глаза – от светящейся фауны всех размеров.

– Здесь! – сказал старший. – Вот наше настоящее место.

Это был широкий холм, покрытый травянистой ураминией, в паре свистов от отрогов стены пропасти. С одной стороны у подножья холма стояла роща стройной высокой араминарии, с другой возвышалась одинокая скала. Распрягли кобулаков, заякорили телунды, поставили дежурного (в этом месте надо держать ухо востро) и уснули так, как не спали уже давным-давно.

Вряд ли существует дело, за которое разумное существо берется с большим энтузиазмом, чем обустройство на своем настоящем месте, обретенном после долгих скитаний. Поиск поплавени, в конце концов увенчавшийся успехом, заправка телунд, разведка, сбор и перевозка плоских камней, возведение стен и перекрытий из прочных стволов ароминарии, сбор кожицы пухловика для письма и черчения карт, волоконника для веревок, путобородника для грубой ткани, охота на круглобрюхов и саурен для кожи, поиски самородной меди, ловля люминеток для освещения жилищ. Работали с таким азартом, что однажды не заметили появление аборигенов, – только встревоженное стрекотание улзеней заставило оглядеться по сторонам.

Дикари с копьями из тонких ветвей араминарии с грубыми каменными наконечниками числом под сотню наблюдали за поселенцами со всех сторон, светясь темно-красным. Кто-то из товарищей схватил арбалет, кто-то – бронзовый дротик.

– Тихо-тихо, – сказал Старший, – вдарьте в гонг, кто поближе.

Мощное гудение гонга произвело чудесный эффект. Аборигены побросали копья и распластались по дну, переливаясь средней частью видимого спектра – от оранжевого до зеленого[12].

– Видимо, они слышали наш гонг, звучавший сверху, и приписали его небожителям, – прошептал Старший.

Один из дикарей медленно пополз по дну к отзвучавшему гонгу, осторожно перебирая руками. Его встретил Старший, достал из сумки несколько медных монет и осторожно передал аборигену. Тот, вспыхнув голубым, быстро-быстро пополз прочь, бормоча что-то типа «Угур ага нолми, угур ага нолми». Подполз следующий.

Сцена повторилась. После третьего паломника Старший замахал руками, прокричал страшным голосом бессмысленную, но выразительную последовательность звуков, потом закрутился волчком и несколько раз подряд ударил в гонг. Аборигены поняли его правильно и пустились прочь.

Через две смены они появились снова – без копий, с дарами.

Красивые, редкие раковины, местные деликатесы (как оказалось, действительно вкусные), круглые камни с просверленными дырками (здешние деньги?). Попытались наладить диалог. Выучили по несколько слов. Оказалось, что у аборигенов нет понятия «вода».

Остались довольны друг другом, правда, под шумок кто-то украл кованый гвоздь, наживленный в араминариевое бревно.

– Вполне симпатичные вменяемые дикари.

– Пока да, но ведь у них еще живо впечатление от нашего появления с небес, да еще с гонгом. А так гвоздь-то украли.

– Да, придется всё убирать.

– Я о том и говорю. Нам будет сильно досаждать их пристальное внимание, мелкое воровство, назойливое любопытство. С другой стороны, их можно привлекать к некоторым работам. Вот накуем гвоздей!

– А они потом эти гвозди на свои палки насадят вместо каменных наконечников! Уж лучше медные кругляки.

– Да ладно, с ними можно соседствовать. Места много, еды – хоть заройся в нее. Чего делить?

– Соседствовать можно, – вставил свое слово Старший. – Только, если смотреть далеко вперед, такое соседство неустойчиво. Кто-то кого-то должен поглотить. Либо мы исчезнем, став дикарями. Либо исчезнут дикари, став нами.

– Их намного больше – пересилят числом. Неужели мы одичаем?

– Может быть, это проще простого. Тут стараться не надо. Всё произойдет легко, незаметно и безболезненно – достаточно наслаждаться жизнью и не напрягаться. Постепенно забудем всё, что умеем, да и что с того – в этом изобилии не надо ничего уметь.

И будем счастливы этаким простейшим счастьем. Когда-нибудь наши соотечественники скинут к ялдабродам Мутноглазого, заживут нормально и доберутся сюда. Они будут дарить дикарям медные монеты, и среди счастливых обладателей медяков будут наши потомки, забывшие язык и происхождение предков.

– Как-то не очень радует такая судьба. А если наоборот? Ты в самом деле полагаешь, что дикари могут перенять наши навыки, знания и образ жизни?

– Почему нет? Только для этого нам придется хорошенько напрячься, потому что их много, а нас мало. Надо быстрее построить новые дома, завести побольше детей[13], учить их всему, что знаем сами, учить дикарей и ное – их детей. Развернуть тут все знакомые нам ремесла.

– Но нас действительно слишком мало. Меньше, чем ремесел.

– Ты умеешь плавить металл и делать из него инструменты. Но у тебя нет жерновов. А ты был каменотесом, значит, можешь сделать жернова и плавильную камеру. Ты – плотник, умеешь делать араминариевые телунды, Ты – скорняк, значит, можешь шить мешки для поплавени. Каждый из нас что-то может, а если что и пропущено – восстановим по памяти, научимся заново. Поначалу будет тяжело. Зато когда наши соотечественники придут сюда, они найдут сильную колонию, говорящую на их языке, знающую свою историю. Давайте выбирать себе судьбу.

– Выбирайте, а я поплыл искать камень для жернова.

В те давние времена наука как область европианской деятельности, направленная на выработку и систематизацию объективных знаний о действительности, еще не существовала. Существовали лишь философия и, к счастью, математика. Но объективные знания все-таки появлялись благодаря стихийным эмпирикам, каковыми были разного рода мастеровые – древний авангард прогресса.

Медный шар был давней мечтой Часовщика. Раньше он работал с каменными крутильными маятниками. Тяжелый медный лучше хранит инерцию – меньше тормозится водой. Значит, точность хода будет выше. И вот знакомый кузнец принес ему исполненный заказ: увесистый полированный покрытый лаком медный шар того же размера, что и гранитный маятник, используемый в уличных часах.

Часовщик подвесил шар к крутильной пружине, крутанул привычным движением и засек по малому хронометру время шестнадцати колебаний. Потом возвел полученное число в квадрат и сравнил с той же величиной для каменного маятника. Оказалось, медный шар имеет момент инерции[14] в три с половиной раза больше, чем каменный, то есть, имея те же форму и размер, заключает в себе в три с половиной раза больше вещества. Мастер воспринял результат с удовлетворением, но что-то смутило его. Он взял в руки оба шара – разница в весе показалась ему заметно большей, чем в три с половиной раза. Часовщик взвесил шары на рычажных весах. Медный весил почти в пять раз больше. Не в три с половиной, а в пять!

Часовщик неподвижно завис перед весами.

– Такая разница не дулькин чик, – пробормотал он, – здесь скрыто что-то важное.