– Почему я?

– Потому что я попросил!

– Ну, хорошо!

Пока они переговаривались, Иван переводил взгляд с одного брата на другого, не понимая смысла их слов, ожидая пояснения.

– Мы посовещались и пришли к единому мнению, что за труд тебе полагается плата. Ты обул наших детей, чинишь нашу рваную обувь, тратишь время на нас, и мы перед тобой в долгу. У нас есть деньги… Советские, настоящие. Роман, давай!

Роман вынул из кармана брюк две пачки.

– Держи!

Отдав деньги, братья ушли. Иван поглядел на пачки внимательно – пачка пятёрок и пачка десяток… и бросил на постель: «Что мне с ними делать? Паразиты, рассчитались подтирочной бумагой! Решили, что немцы захватят Москву, и советские деньги станут не нужны? Ладно, спрячу: наступит тяжёлое время, стану на них любоваться и вспоминать, как заработал полторы тысячи на обуви».

Слава о мастере пошива обуви перешагнула границы деревни и достигла ушей коменданта. Кто ему Ивана расхвалил, доподлинно неизвестно, но имя стало у немцев на слуху. Господин майор решил лично посмотреть на работу Ивана. Прибыл на машине с переводчицей.

Им показали дом, где живут братья Тепловы. Войдя в комнату, переводчица поинтересовалась:

– Сапожник Ваня здесь живёт?

– Здесь, здесь, заходите, – отозвался Иван и поднялся с лавки, чтобы встретить дорогую гостью, – не в каждый русский дом приходят высокопоставленные иностранцы! Смахнул с табуретки обрывки ниток, – его застали за работой: занимался пошивом новых сапог Дарье, вновь ставшей полноценной начальницей.

Майор попросил показать образцы обуви. Семейство приготовилось к обеду, и обувь собралась в одном месте, под вешалкой. Иван показал изделия, которые уже носит семья Тепловых, заготовки и обувь, приготовленную для передачи заказчикам.

Майор повертел ботиночки и сапоги, помял голенища, посмотрел прострочку, постучал по подошве пальцем – сделал так, как делает Иван, покупая новую обувь. Офицер показал себя знатоком определения качественной обуви, что Ивану понравилось.

– Заказываю две пары сапог, – устами переводчицы сделал заказ майор, – сапоги и полусапоги.

Иван не стал исправлять название обуви полусапоги на полусапожки.

Сев на табуретку, между широко расставленных ног поставил ногу майора в сапоге и приступил к отработанному до автоматизма обмеру. После обмера показал набор колодок нужного размера. Комендант выбрал понравившуюся ему пару, по его мнению, придающую ноге свободу облегания мыском.

Перед окончанием визита майор распорядился заплатить Ивану за работу, записав на него ежедневное обеспечение литром молока с фермы и поощрив десятью банками мясных консервов. Попросил переводчицу проконтролировать, чтобы мастеру привезли хром на сапоги из личных запасов майора. Указания командира переводчица записала в блокнот. Подозвала заведующую фермой, передала листок, подписанный комендантом на выдачу молока, чему Дарья была рада, поскольку теперь нет смысла воровать молоко детям и Ивану.

Машина уехала. Через час вернулась, и солдат передал десять банок консервов и три пластины хрома.

Восемь банок Иван вручил Дарье, две отнёс Валентину, дабы был покладистее. Дарья поблагодарила, а Валентин, расчувствовавшись, обнял Ивана и даже дружески похлопал по спине, чего ранее никогда не делал, – не зря народ придумал поговорку: «Сухая ложка рот дерёт». Иван «смазал ложку», и к нему теперь по-другому стали относиться как семья Тепловых, так и Валентин с Глашей, особенно Валентин. Он теперь желанный гость и тут и там. Валентин разрешает Глаше провожать Ивана, когда тот покидает их жильё. Из приличия интересуется у вернувшейся подруги: «Что так долго провожала?» – на что получает уклончивый ответ: «Стояли, болтали…»

Немцы хозяйственного отряда наведываются в деревню регулярно, но надолго не задерживаются: откроют склады, наберут колхозного добра, заберут с фермы пару коров на мясо… и уезжают.

Колхозники колхоза «Заря» не остаются без присмотра, – под охраной солдат кормят и доят коров. Немцы, довольные результатом, получаемым от советского коровника, увеличили число фляг. Дарья попыталась объяснить им, что столько не требуется: коровы к зиме дают меньше молока и скоро вовсе перестанут доиться. Её не поняли, фляги оставили, добавив в знак признательности: «Гут, гут».

Молоко забирают солдаты, приезжающие из Степановки. На мясо отправили уже шесть коров, а в Поглавце, что за Мобосовкой, пустили под нож два десятка свиней.

С неба льёт и льёт: мокро, сыро, холодно, – но Валентин и его бригада проводят рабочие смены в лесу. Его и ещё троих мужиков мобилизовали на прокладку дорожки к лесному пруду и облагораживанию его самого.

Пруд расположен в пятидесяти метрах от деревенской дороги, в сторону Степановки. Он небольшой, метров сорок в диаметре, но очень красивый и достаточно глубокий. Несмотря на то, что на мостках деревенские бабы до прихода немцев полоскали бельё, вода чистая – вполне можно пить, но её не используют по назначению, поскольку в деревне имеется колодец общего пользования с холодной ключевой водой.

Доступ к пруду затруднён. Тропинка к нему огибает кусты и деревья. Когда не было дождя, из Степановки приходили на берег офицеры и устраивали пикники. Валентин со товарищи вырубают кусты и деревья, готовят материал для устройства беседок с прочными крышами, чтобы немецким офицерам не мешали ни снег, ни зной, ни дождик проливной вкушать зажаренную курочку и копчёные окорока свиней и запивать русским шнапсом – самогонкой.

Чтобы скорее продвигалась работа, бригаду Валентина подкрепили женщинами. Женщины подчищают за мужской бригадой: собирают срубленные сучья и ветки, сносят в кучу и сжигают; скошенную траву и осоку относят за пределы облагороженной территории пруда.

Непонятно с какой целью, но за спинами мужиков и баб маячат двое охранников с винтовками, – боятся, чтобы не разбежались или чтобы не гоняли лодыря? Народ, работая в советском колхозе, научился показывать трудолюбие лентяев: вроде работают в поте лица, а дело продвигается медленно…. Обмануть немцев не составляет труда.

После смены Валентин не задерживается, торопится домой, где его ждут горячий ужин и заботливая хозяйка, на которую он готов смотреть сутками, – ладная, красивая русской статью, с широким тазом и выразительными глазами. Быстро поев, Валентин торопит Глашу:

– Завтра помоешь посуду, пошли в постель.

Глаша делает вид, что не чувствует нетерпения мужчины, отталкивает его:

– Не мешай, завтра тяжело будет мыть, – еда засохнет. Ложись, закончу, составлю компанию.

Сегодня привычный режим нарушен. Перешагнув порог, увидел Ивана, натягивающего телогрейку. Вместо приветствия Валентин поинтересовался:

– Ты чего здесь забыл?

Получилось грубо, но Иван ответил примирительно:

– Глаша просила зайти посмотреть старые сапоги. Отремонтировать можно: поставлю набойки, по бокам заплаточки, и годика три-четыре походит. Выкидывать рано.

Из спальни вышла хозяйка.

– Мы садимся ужинать, останешься?

Но Иван ответил не Глаше, а почему-то Валентину:

– Ты же знаешь, насколько я загружен работой, пойду трудиться.

– Глаш, не отпускай его, пусть остаётся, тебя он послушается, – отмяк Валентин.

– Останься, Ваня, поешь с нами, – повторила просьбу Глаша.

– Меня дома ждут, хозяева обидятся, если, придя, откажусь от стола: решат, что брезгую сидеть с ними за одним столом. Как-нибудь в другой раз посижу с вами, поболтаем, выпьем.

Убедившись, что уговаривать Ивана бесполезно, отстали от него и сели за стол вдвоём. Поужинав, Валентин обнял Глашу за талию в надежде получить причитающуюся долю ласки. Глаша вывернулась:

– Посуду надо помыть и, кроме всего прочего, у меня месячные, так что сегодня вообще не приставай.

Валентин сделал вид, что не обиделся, спросил вроде равнодушно:

– Иван точно из-за сапог приходил?

– Из-за сапог и соли.

– Дала ему? – задал двусмысленный вопрос.

Глаша сделала вид, что намёка не поняла.