– Скажи боярыне, что боярин очнулся.
Девчушка зыркнула на Сергия и, кивнув, исчезла за дверью.
– А ты кто? – едва ворочая языком, спросил Сергий.
– Я? – подняла брови дева. – Полуница… Ой! – прикрыла она рот рукой. – Полина, – смутившись, поправилась она, – лекарская ученица.
– А откуда ты?
– А я из Осинницы. Весь такая недалеко от села. Дочь кузнеца тамошнего – Новожила, то есть Назария, – опять смутилась она. – А тут я матушку Русаву подменяю, лекарку нашу, а то от неё одни глаза остались, она десять дён возле тебя, а теперь только днём забегает, с той поры как ты задышал по-другому. «Слава богам, – говорит, – жар спал, пот боярина пробил, теперь дело на лад пойдёт». А я травница, вот она меня и попросила, вернее, матушку твою, а боярыня меня сюда и прислала. Её, стало быть, подменить, – и замолчала, услышав скрип двери.
– Сынок! Ну слава богу! – раздался от двери голос матери. – Очнулся. Мы уж и не чаяли дождаться, только Русава и обнадёжила давеча, что теперь дело на лад пойдёт. И правда, сёдни уже четвёртый день как Полинушка с тобой сидит, а Русава только заходит три раза в день. Думали, совсем уж она упадёт, до того с лица спала, одни глаза и остались, но нонче с утра забегала, уже на человека более-менее похожа. Выспалась, видать, наконец. Давай-ка я тебя покормлю как следует, а то лекарки тебя из рожка кормили, как младенца. Да и что там за кормёжка… Три-пять ложек отвара куриного да чуток мяса растёртого. Откуда и силы-то у тебя только брались?
– Не хочу, – помотал головой Сергий. – Устал, посплю.
– Поспи, поспи, – быстро согласилась мать. – Сон теперь лучшее лекарство, а проснёшься, Полюшка тебя покормит, а там и Русавушка к вечеру забежит, сама посмотрит. Надо же, только вот ушла, прямо перед обедом забегала, глянула, кивнула и ушла. А тут и Малаша прибежала с известием вскорости. Пошли, пошли, – развела руки в стороны мать, выпроваживая народ, набившийся в горницу. – Слава богу, очнулся, теперь дело лучше пойдёт. Отдыхай, сынок, – и вышла.
– Ты тоже иди. Скучно, небось, целыми днями тут сидеть? – глянул на деву Сергий.
– Нет, не скучно, – с улыбкой помотала головой Полина. – Я своими делами занимаюсь, как и дома, да за тобой вот приглядываю.
– А чего же ты делаешь-то?
– Да вот полотна настирали от твоих перевязок, скручиваю, как матушка велела. Вяжу вот, вышиваю и песни тихонечко пою, чтобы тебе нескучно было, но и не потревожить другой раз. Сестры твои хотели с тобой сидеть, да боярыня их разогнала – уж больно непоседливы, особенно младшая. А братья твои себе воинскую справу ладят. Сказали, в другой раз с тобой на войну пойдут и никому тебя ранить не позволят больше, – с доброй улыбкой закончила она. – Только боярыня их сюда велела не пускать, пока ты в беспамятстве был. Теперь, наверно, прибегут похвастаться, как вооружились.
– Пусто в голове, ничего не помню, – сказал Сергий. – Ни жизни прежней, ни почему здесь лежу… Ничего. Матушку и ту едва узнал. И то только по голосу. А прочие и вовсе как чужие. Мелькает что-то, но никак не ухвачу. Как думаешь, пройдёт?
– Конечно, – уверенно кивнула Полина. – Речи ты не забыл, слова тоже не путаешь, а чуть погодя вернётся и всё остальное, вот увидишь.
– Ну, дай-то бог, коли так, – чуть заметно кивнул Сергий. – А если не вернётся… – помолчал он, – лучше бы и не очухиваться.
– Что ты?.. – погладила его волосы Поля. – Это просто ты долго без памяти был, вот всё и потерялось на время, как в тёмном погребе, а голова у тебя вовсе и не раненая, просто ушибся ты ею сильно, головой-то, когда упал навзничь, так что всё вернётся, – улыбнулась она ему. – Спи, а я тихонечко посижу рядом с вязанием, может, сон тебе поможет вспомнить хоть что-нибудь.
Проснулся Сергий только утром, как обычно, рано, на рассвете, и с ощущением зверского голода, но, что больше всего его порадовало, он вспомнил почти всё, не хватало только мелких деталей, имён, прозвищ, названий, кличек, но теперь он успокоился – память возвращается. Смутно беспокоило другое. Так бывает, увидишь во сне нечто, а проснёшься и не можешь вспомнить ничего. Так, бессвязные обрывки, и мучаешься от этого, пока не забудется вовсе. Но у него-то не проходило, а как будто проступало из тумана, но очень нерешительно, зато с каждым днём всё чётче и чётче. Он огляделся – в горнице никого не было. Ну что ж, понятное дело, рано ещё. Но тут же он поймал себя на том, что огорчён тем, что… Дальше он запретил себе даже думать, не то что произносить, дав самому себе некий зарок сперва подняться, оклематься, а потом уже… всё остальное. Он попробовал пошевелиться, тянет немного в боку, слегка заныло в груди, но терпимо, а стало быть, жить можно. Попробовал приподняться на локтях – удалось, но в груди резануло не по-детски.
«Так, – сделал он вывод, – вставать пока не получится. Удар был силён, – вдруг со всей ясностью вспомнил он, – а вот чем меня приложили, хоть убей… Копьём доспех бы пробили однозначно, да и копий у них не было. Значит, топором…»
И неожиданно даже для себя самого он обрадовался этому, и уже целенаправленно стал вспоминать, что же и как было.
«Сначала стрела, пробившая правый бок под мышкой, развернула тогда меня вправо, что и не позволило тому настырному степняку достать меня. Но, судя по всему, за рёбра она не проникла…»
Как-то он назвал его тогда про себя? Хоть убей. Стрела порвала кожу, судя по ощущениям, сильно, и кровь, если и не лилась ручьём, то намочила исподнее на совесть. Две другие стрелы тоже пробили доспех, но вошли неглубоко, помнится, он даже удивился, что они болтаются, а он их не чувствует, наверно, поддоспешник спас, а одна потом и вовсе выпала сама.
– Будем считать, – сказал он сам себе, – что они больших неприятностей не доставили. По крайней мере я их не ощущаю. Может быть, на фоне других ран. Но всё равно это уже хорошо. А вот грудная клетка умотана на совесть, даже глянуть не получится, и внутри, вроде как, всё отшиблено, по крайней мере по ощущениям.
Дверь открылась, и в горницу тихо вошла Поля.
– Проснулся, – улыбнулась она ему. – Проголодался, небось?
– Да, быка бы, пожалуй, съел, – согласился Сергий.
– Ну, быка ещё вчера съели, – рассмеялась Поля, – сегодня только каша пшённая осталась. Ты как любишь? Запивать молоком или молоко налить в миску, чтобы оно от каши прогрелось, и маслице сверху поблёскивало?
– В миску, – аж зажмурился Сергий, представив себе это великолепие.
– Не считается, ты подсмотрел или подслушал, – снова рассмеялась девушка.
– Да я, сколько себя помню, всегда так ел, – возмутился было Сергий, но, увидев лукавые глаза Полины, тоже рассмеялся. Правда, смех его напоминал скорее квохтанье, тем не менее настроение его улучшилось.
– Ну вот, видишь, вспоминаешь потихоньку, – качнула она головой, – и остальное вспомнишь. Вот встанешь, тогда и я домой пойду, не буду тебе больше нужна, а пока давай-ка умываться, вернее, я тебя умою. Не пристало боярину неумытому за стол садиться, ну или… лёжа завтракать, как получится. Руки ты сам протрёшь, а лицо уж позволь мне, я за это время так наловчилась, – она отчего-то смутилась, но быстро справилась с собой, – что ты даже и не чувствовал.
Она намочила край полотенца, вытерла ему лицо, а потом утёрла сухим краем.
– Держи, – отдала она ему полотенце. – Сможешь сам-то?
– А то, – сделал вид, что обиделся, Сергий.
– Ну, тогда умывайся, а я пока на кухню смотаюсь, каши принесу, я ещё тоже пока не завтракала.
Вернулась она скоро и не одна, давешняя девчушка, младшая его сестра, Малаша, несла следом плошку, накрытую крышкой.
– Масло, – догадался Сергий.
– Вот и мы, – весело сказала Поля. – Небось, и соскучиться не успел. Спасибо, Малаша, ступай, мы уж тут сами, – и поставила на стол дощечку, на которой несла две миски и кружки.
И сразу в горнице запахло распаренной кашей и молоком. Поля вылила из кружки молоко в миску, ковырнула ложкой масло и отправила туда же. То же проделала и с другой миской, потом размешала кашу в молоке и хотела поставить Сергию на грудь, но вовремя спохватилась: как же он лёжа ложку-то ко рту носить будет?
