– Спасибо, служивые, – ответил Смыслов.
– Мы не служивые, а красная народная дружина.
– Все равно спасибо.
Смыслов побежал к саням с телом капитана.
– Приходите на Разъезжую, дом 29, в чайную, спросите хозяина, – на прощанье крикнул Ивану домовладелец, – Если что, за ночлег не беспокойтесь, дом большой. Всем места хватит.
Подпоручик отправился с телом ротного в казармы полка. Вечер и почти весь следующий день прошли в похоронных хлопотах. Отпевание и погребение назначили на третий день. Гроб с телом капитана находился в полковой церкви.
Оставаться еще на одну ночь в казармах Смыслов больше не хотел. Все до единого запасные чины больше всего боялись попасть на фронт и поэтому отчаянно поддерживали идею немедленного окончания войны. Ему показалось, что даже стены казармы пропитаны запахом трусости, и поэтому он принял решение отправиться в гости к новому знакомцу, домовладельцу Серебрякову.
Строение в три этажа за номером 29 на углу улиц Разъезжей и Николаевской до революции было завидным домовладением. На первом этаже располагалась чайная, на втором нумера для приезжих и парочек, на третьем апартаменты, где жила семья хозяина. После октябрьского переворота некоторые комнаты на втором этаже занял какой-то комитет. Там был телефон, по которому служащие организации постоянно принимали звонки.
Чайная еще работала. На кухне хлопотала жена хозяина, посетителей обслуживали две старшие дочери.
– Свободных мест нет, – огорошил Смыслова с порога инвалид-привратник.
– Я к Василию Кирилловичу.
– Это другое дело, он говорил, что ждет какого то офицера.
– Уже заждался, – вышел откуда-то из боковой комнаты хозяин дома. – Маня, – крикнул дочери, – накрой нам в кабинете.
Они зашли в небольшую комнатку без окон, рядом с вестибюлем, сели за стол.
Марья Васильевна принесла суп, котлеты и бутылку вина.
– Да тут у вас по-царски! – пошутил Смыслов.
– Старые запасы, уж лучше выпить с приличным человеком, чем отдать все это на растерзание орде негодяев.
– Как же вы о революционном народе, нехорошо! – покачал головой Смыслов.
– Скажите мне, а я что, не народ? – спросил Серебряков, – мой отец в этом доме начинал половым, проворный был, ярославцы все проворные. Потом купил чайную у прежнего хозяина, живота не щадя трудился. Я как подрос, тоже все тут, при деле. Этажи постепенно тоже выкупили, обустроились, детей нарожали, дочерей бог дал, четверых, и тут революция. Я теперь, получается, буржуазия и вредный для новой власти элемент, так?
– Наверное, – ответил Смыслов.
– Так я же крестьянин, у нас в деревне земля есть, все своим трудом нажили, спозаранку до темноты спину гнули, что теперь, дом того гляди советская власть отберет, придется ехать в деревню, сызнова землю пахать. Я уеду, мне что, только кто слово даст, что землю не отнимут?
– Большевики декрет о земле приняли, вся земля крестьянам, – ответил Смыслов.
– Что-то я в не верю в это. Земля у меня и так есть, и пашенная, и луговина, и лесу кусок. Так что? Найдется голытьба, скажут, делись.
– Социальная справедливость, – заметил Смыслов.
– Какая справедливость, одни на печи жопу греют, другие работают, а делить все поровну что ли?
– Справный мужик себя в обиду не даст, – сказал Смыслов, – у нас в полку таких и сейчас немало. Если войне конец, то вернутся они по домам и прижмут всех горлопанов и бездельников.
– Слова бы ваши богу в уши, – прослезился Серебряков, – я сразу понял, что ваше благородие человек разумный.
– Какое я теперь благородие, – хмыкнул Смыслов, – обычный гражданин, завтра сниму погоны, чтобы не дай бог чего не вышло, и все, никакой разницы с тыловыми.
– Вы скажите, как думаете, надолго ли все это? – осторожно спросил домовладелец.
– Не могу знать. Выборы в Учредительное собрание прошли, скоро будут известны результаты. Народ свою волю выразил, и власть должна оказаться в руках его представителей.
– Ой ли?
– Так по закону.
– А война?
– Что война? Война проиграна, земли русские под немцем. Агитаторы разлагают армию. Есть честные люди и там, но теперь нет единоначалия, в армии все решает не командир, а совет солдатских депутатов.
– Ну и ну, а офицеры?
– Должны подчиняться решениям совета.
– Вот вы мне скажите, ваше благородие, – спросил Серебряков, захмелев после третьей стопки, – зачем надо было все это учинять?
– Что все?
– Революцию.
– Так просто и не ответишь. Я когда учился в университете, тех, кто стоял за царя, презирали. Я и сам был за республику, как во Франции, а теперь вижу, нельзя России пока такую власть, не готов народ к свободам.
– Вот и я про то. Зачем нам эти свободы, при царе-батюшке все было понятно, а теперь кувырком и не знаешь, что делать, а ведь у меня четыре дочери. Кто их без приданого замуж возьмет?
– Если по любви, то приданое ни к чему.
– А жить на что?
– Работать.
– На фабрике? Нет, я им фабричной судьбы не желаю!
– Вы понимаете, – ответил домовладельцу Смыслов, – что страна летит в тартарары, мы терпим поражение в войне, власть захватили никому не известные большевики. Что делать? Отчаяние берет, а вы беспокоитесь о каких-то мелких проблемах.
– Для меня они крупные, у меня нет сыновей. Из всего войска один инвалид на входе.
– Давайте не будем паниковать, завтра может все изменится.
– Знаете, подпоручик, я вас вот что попрошу, – Серебряков заметно волновался, – оставайтесь в Питере, такие как вы здесь сейчас нужнее, вы молоды, образованы, хорошо излагаете, за вами могут пойти люди. Дайте же народу наконец понятие, что хорошо и что плохо.
– Что я могу один сделать?
– Один – ничего, найдите соратников, народ большевиками недоволен, у вас получится.
– Хорошо, пусть получится, а дальше что?
– Царя народу хорошего дайте.
– Из Романовых?
– Из кого же еще, семья большая, выбрать из кого найдется.
– Какой вы философ, Василий Кириллович, – улыбнулся Смыслов, – давайте спать, вино все выпито, завтра с утра я подумаю над вашим предложением.
– Обождите, – Серебряков не хотел отпускать собеседника, – вы сами-то откуда, тутошний?
– Теперь уже да, родители были вологодские, из-под Кадникова, слыхали такой город?
– Как не слыхать, мы сами хоть и ярославские, но ближние к Вологде, из Пречистого, а в Кадникове я бывал на ярмарках. Может, и с родителем вашим где встречались, как его звать-величать?
– Петр Кириллович.
– Тезка по отчеству, получается, и как здоровье его?
– Он умер, вся семье сгорела этим летом в пожаре.
– Горе-то какое, как же вы теперь?
– Я на службе на фронте был, привык к смерти.
Серебряков еще долго пытал засыпающего Смыслова и, наконец, увидев, что подпоручик буквально валится с ног, крикнул старшей дочери Марии, чтобы отвела офицера почивать.
Утром, поблагодарив гостеприимного домовладельца и аккуратно сняв офицерские погоны, Смыслов направился в казармы полка.
– Иван Петрович, – напутствовал его Серебряков, – если что, заходите в любое время, Марья Васильевна у меня на выданье, обратите внимание.
– В следующий раз обязательно, – отшутился Смыслов и покинул гостеприимного хозяина.
Глава 4
Посол Дэвид Френсис с утра пребывал в состоянии сильного возбуждения. Только что ему сообщили, что на посольство Соединенных Штатов готовится нападение.
Где-то неподалеку собираются толпы вооруженных людей, неизвестные агитаторы призывают толпу расправиться с представителями Антанты, выступающими за продолжение войны. Кто эти люди – анархисты, черносотенцы – в посольстве не знали, однако были уверены, что они наверняка германские агенты. Германии нужен этот погром, чтобы продемонстрировать в Брест-Литовске, где начались переговоры большевиков о мире с Германией, что симпатии народных масс больше не на стороне стран Антанты.
Пошел уже второй месяц, как у власти в России закрепились большевики. Новая власть, как оказалось, имеет поддержку у широких слоев населения, а главное – в армии, ведь лозунг о мире, с которым они пришли к власти, теперь подкреплен конкретным делом – переговорами с Германией.