В мире было неспокойно, в квартире пусто и невесело. В зеркало шкафа Максим видел на стене уродливую тень своей головы. Вечер давно кончился, а ночь всё не наступала. Бубнящий телевизор напомнил, что жизнь происходит.

   Крупным планом пыльное лицо шахтёра. Лицо обыкновенное, большая родинка на щеке, оттопыренные уши. Говорит, громко, неразборчиво, как сломанный динамик. Документальные кадры, снятые нетвёрдой рукой любителя.

   Заброшенная дорога, сержанты милиции, люди, лежащие на проезжей части. Вкрадчивый голос диктора: 'Им надоело жить без зарплаты, и они решили добиться таким способом, и добили...'

   Снова лицо шахтёра. На этот раз умытое, но умытое наскоро, возле шеи и на лбу тёмные разводы. Улыбка через всё лицо, в руках крупные пачки мелких денег. Ещё более вкрадчивый голос диктора: 'На этот раз справедливость восторжествовала, но что делать остальным?'

   А что делать остальному ему. Зарплату снова задержали, должны были вчера, в пятницу, а дадут только послезавтра, во вторник. На выходные остался без пива. 'Так жить нельзя',- подумал чужую мысль, и показалось, что она собственная, только что пришедшая в голову.

   Загорелся желанием что-нибудь сделать, и сделать немедленно. Лёг, там, где был, возле телевизора, на давно не метёный пол. Вскочил, радуясь, что некому смотреть на глупую выходку. Вышел, как был, во фланелевой пижаме, на лестничную клетку и расположился единственным способом, возможным на мизерном метраже - по диагонали. Левая нога упёрлась в девятую квартиру, а правая рука почти дотянулась до седьмой.

   В мире ничто не изменилось, только большой рыжий кот пересел на две ступени выше, да дверь девятой чуть приоткрылась, - всегда бодрствующая соседка хотела разглядеть, что происходит.

   Замёрзла спина, и бунтовать расхотелось. Оделся теплее, вернулся в прежнии позиции. Время словно остановилось. Максим передумал всё, бродившее в голове и стал задрёмывать, когда уставшая ждать событий бабушка из 9-той высунулась и ткнула валенком, надо сказать не в самое удачное место.

   - Антихрист, - сказала она и театрально замахнувшись замерла, словно статуя свободы, с гордо поднятым валенком, давая возможность испугаться или сфотографировать. Пока Максим приходил в себя, старуха всё стояла, воображая какую-то чушь выжившей из ума головой. Но когда захотелось выругаться, её уже не было. Звонил в дверь, хотелось убедиться, что с ней всё в порядке. Никто не открыл.

   Вернулся домой, лёг на кровать одетым, не спал. Тени на стене не смыкали глаз вместе с ним. Задремал под самое утро, снилось, что его хоронили. Духовой оркестр из пяти человек никак не мог разыграться. Отдельные ноты существовали, но в мелодию не срастались, и погибали, так и не познав гармонию мира. Это было мучительно даже для Максима, у которого после свинки музыкального слуха почти не осталось.

   А может быть, это была и не музыка, а печаль в чистом виде, без размера и контрапунктов. Понимая, что покойникам этого нельзя, Максим долго крепился, но, в конце концов, не выдержал, заревел и проснулся. Тоска вместе со слезами просочилась в реальность, и стала ещё невыносимее. Утро только-только начиналось. Вспомнил вчерашнее, стало стыдно, и желание что-нибудь сделать вернулось.

   На этот раз устроился на дороге возле дома. Выбрал где почище, постелил старое покрывало и лёг. Воскресное утро, не ожидавшее ранних пешеходов, продолжало дремать, не обращая внимания на слишком серьёзное лицо лежащего без присмотра человека.

   Шумная стая птиц пересекла по диагонали видимую часть неба. Никогда раньше Максим не разглядывал облака с таким вниманием. Большие, с размытыми контурами, они едва различимо двигались, обозначая направление воздуха больших высот. Но каждое из них оставляло себе право хотя бы обозначить что-то собственное, отличное от демократии большинства. И выражалось это в разнообразии очертаний и неповторимости форм. И хоть в целом они стремились в одну сторону, у каждого имелось заметное даже с Земли собственное мнение. Представил, что и он облако, летит куда-то вдаль, сам по себе и вместе со всеми, и почудилось другое небо, без тёмных силуэтов горизонта, сплошь состоящее из тумана и слепящей пустоты.

   Последний раз оглянулся на удаляющуюся Землю и увидел, как из подворотни проходного двора пятится обшарпанный жигулёнок местного инвалида по зрению Зигмунда. По воскресеньям тот ездил на базар торговать самодельными тапочками. 'Задавит и не заметит',- подумал Максим и освободил от себя проезжую часть. Мелькнуло сонное лицо Зигмунда, двигаясь рывками, машина выехала на трассу, едва не задев газетный ларёк.

   Лёг на место. Чтобы не видеть пугающего неба, закрыл глаза. Голова была на удивление пуста. Зародыши мыслей гибли, не успевая превратиться во что-нибудь. Обыкновенному человеку, если он не идиот, трудно ни о чём не думать, хотя это и полезно. Сейчас это произошло само по себе, и показалось приятным.

   Чьё-то неровное дыхание всё испортило. Открыв глаза, увидел прямо над собой нечеловеческое лицо со свисающим языком. Перекрестился, но видение не исчезло. Нечеловеческое лицо оказалось собачьей мордой. Звали зверя 'Валет', его появление означало, что скоро явится и сам хозяин, отставной полковник артиллерии Александр Сергеевич, которого за глаза называли 'Фугас'.

   Он почти ничего не слышал, носил тёмные очки и больше всего на свете любил свою балованную собаку. Она отвечала ему тем же, и делала перманентные попытки загрызть любого, неугодного хозяину. Из-за этого Александра Сергеевича боялись все, даже живущие в соседнем подъезде милиционеры. Максим хоть и поднялся, но двигаться не решился. Он догадывался, что до прихода отдающего команды лучше не шевелиться.

   'Фу, Валет',- крикнул, наконец появившийся полковник, и друг человека послушно бросился врассыпную. Спортивный костюм с едва различимой надписью 'Adidas' был перепоясан потёртой портупеей, казался несоразмерно большим и походил на шкуру неизвестного животного. Сзади, вместо хвоста, болталась обшарпанная кобура. Полковник проковылял мимо, сел на скамейку. Собака устроилась рядом.

   Сказал: 'Знаешь...',- и задремал. Максим лёг на место, собака неотрывно следила. Её грустные глаза были гораздо умнее, чем у хозяина, и казалось, что, если бы не этот несоразмерный язык, она бы сейчас заговорила человеческими словами. Иногда Валет ненадолго убирал его, и перебирая лапами, хотел что-то объяснить. В такие моменты становилось стыдно за условности непонимания, словно все окружающие виноваты в этом недоразумении.

   Полковник вздохнул, пробормотал что-то известное ему одному и, не открывая глаз, потянулся к кобуре. Максим не испугался, лишь покрепче обнял землю, стараясь не выдать своего непростительного присутствия. Часто, особенно в ясную погоду, практически без всякой причины, у бывшего военного случались приступы немотивированной агрессии. Видимо в контуженой голове что-то происходило.