«Интересно, у Юдановой один конверт или тоже “top secret”10?» – Максим засмеялся, представив, как субтильная Виолетта пытается достать тайное послание тонкими пальцами. Злится. Нервничает, а потом срывается на слезливое причитание и кутается в свой километровый шарф. Внезапно Максиму стало стыдно. Он вспомнил, как орошал слезами подушку первый год учебы в колледже.

Мало того, что знаний английского оказалось недостаточно, и после тестирования попал на два класса младше. Так еще и мерз постоянно. В спальне напротив входа треть стены занимал камин. Топили его с декабря по март два часа в день, строго после завтрака. Максим иногда сбегал с уроков под предлогом взять кофту и подолгу стоял, прижавшись к теплой керамической плитке, любовно поглаживал ее и вспоминал далекую печку в бабкином доме.

Кровать Максима стояла в углу у окна в одну раму, и зимой стылый морозный воздух гулял меж щелей гордым лордом. Ребята смеялись, наблюдая, как перед сном Максим доставал из чемодана невесть как попавшие туда связанные бабкой носки из грубой шерсти. Натягивал их поверх спортивных лосин, а на голову надевал «брейк-дансовую» шапку для кручения. Синтетическая накладка на лбу и макушке защищала голову от вездесущего ледяного сквозняка.

И сырость. Вечная сырость. Максиму казалось, что ее запах преследовал его даже летом, когда наступала жара, и прохлада комнаты спасала от зноя.

Эпопея с умыванием собирала вокруг него по утрам толпу гогочущих сэров. Максим никак не мог взять в толк, почему англичане так ненавидят проточную воду. Дефицит? Но на географии рассказывали, что выпадающие в стране осадки по своему числу превышают число испарений, и острова со всех сторон окружены водой.

А из кранов в школе течет либо холодная, либо горячая. Чтобы набрать теплую, надо заткнуть раковину металлической пробкой на цепочке. И вот тогда уж можешь плескаться сколько влезет. Высморкаться? Пожалуйста! Но потом изволь умываться собственными соплями. А обычная чистка зубов превратилась в пытку. Он раздобыл банку из-под джема и с трудом подпихивал ее к крану, расположенному так близко к краю раковины, что ладонь не пролезала.

Максим тряхнул головой, смахивая тоскливые воспоминания и развернул тетрадный листок в клеточку. Каллиграфический бабкин почерк в который раз приветствовал его вычурными завитушками:

«Дорогой Максимушка! Мой любимый и родной вну́чек! Сейчас я попрошу тебя сделать для меня что-то очень важное! И отнесись к моей просьбе серьезно! Пожалуйста!»

Максим протер глаза.

– Чего это она восклицательные знаки впихнула после каждого предложения? Даже на бумаге продолжает кричать, – он представил бабку в строгом платье из темного бархата. На открытой горловине крупная брошь в форме виноградной лозы с ягодами цвета вина, рюмочку которого бабка позволяла себе по праздникам.

Она надевала это платье исключительно в оперу. Вспомнились сборы на премьеру «Набукко» Джузеппе Верди. «Бука» – про себя назвал ее Максим. Мама в последний момент отказалась ехать. И бабка, отведя в сторону руку садовника, подававшего ей пальто, начала то ли кричать, то ли петь, называя Софью «неблагодарной дочерью и никудышней матерью». А Максим стоял на лестнице, вжав голову в опущенные под тяжестью чувства вины плечи.

«Они обе меня ненавидят! Одной мешаю по операм разъезжать, а другой – с кавалерами встречаться», – он скинул куртку с шапкой на пол и завопил:

– Я тоже никуда не поеду! Не заставите! – спрыгнул со ступеньки и помчался в свою комнату. Заперся изнутри, чтоб отстали наверняка.

Оперная музыка действовала на Максима странным образом. Слушая соловьиные рулады одетых в старинные костюмы артистов – как на картинках в книгах про принцев и принцесс, – он мечтал об одном: чтобы бабка и мама смотрели на него с тем же обожанием, с каким они лицезрели чужих дядек и тётек, изображающих страдания на сцене. Он ревновал бабку к ее пластинкам, потому что видел, каким отрешенным становилось ее лицо, когда играл граммофон. И тут уж даже вопрос не задай – бабка подносила указательный палец к губам и блаженно улыбалась.

А мама… Иногда ему до кожного зуда хотелось прижаться к ней. И пусть считает маленьким! Лишь бы обняла, погладила по голове. Он готов стерпеть любое наказание – за разбитый графин или содранную коленку, – только бы заметила.

Раньше не понимал, откуда бралось ощущение неловкости в их отношениях. Когда подрос, подметил, что мама никогда не смотрела ему в глаза. Специально избегала, или он просто не существовал для нее?.. С таким равнодушием можно смотреть не пенку в стакане молока, думая о чем-то своем.

Часы пробили три. Максим отогнал флёр прошлого и принялся изучать бабкино письмо.

«Помнишь, как мы искали подарки? Ты еще возмущался, что мама подсматривает». Максим явственно увидел маму в легком сарафане василькового цвета и льняном жакете.

Широко расставив руки, она кружила по холлу, а бабка хлопала в ладоши перед маминым носом:

– Холодно, Софья, холодно!

Мама приподняла с глаз цветастую косынку и недовольно воскликнула:

– Что за нелепый розыгрыш?

Максим надулся:

– А подсматривать нечестно!

– Так полдня можно по дому бегать, а мне через два часа французов в аэропорту встречать.

– Могла бы уж и подыграть. Эка невидаль – французы. Подождут твои лягушатники! – проворчала бабка.

Мама передала Максиму повязку. Он прижал теплую ткань к носу. Пахло духами. Подкинул косынку, и шелковое облачко опустилось на перила, безжизненно повиснув, словно гигантская мертвая бабочка.

Бабка досадливо поморщилась и подошла к печке. Подтянулась на носочках и вытащила из углубления в стенке ярко красный куб, перевязанный золотистой лентой. Развернула шуршащую обертку и сунула в руки мамы коробку:

– Максимушка сам сделал. Открывай!

Максим во все глаза следил, как мама достала картонное сердце, обклеенное с двух сторон невообразимым количеством розочек из алой гофрированной бумаги.

«Бабушка не призналась, что помогала мне скручивать непослушные цветы. И два ряда сама на клей сажала, пока я соображал, как правильно делать», – он зажмурился от сладкого предвкушения похвалы.

Мама повертела поделку в руках:

– Миленько. Времени, наверное, много потратили? Могли бы просто букетом обойтись. Вот куда я это теперь дену? – она вытянула из бутонов атласную петельку, оглядела холл и повесила подарок на гвоздь, торчащий в стене между печкой и кухонной аркой. – Пусть тут будет. Красиво же? – и, пританцовывая, побежала к себе.

Максим провожал маму полными жгучих слез глазами:

– Бабушка, ей не понравилось? Это потому, что я один цветок неровно налепил, да? – он сдерживался, чтобы в конец не разрыдаться.

Бабка сдвинула брови:

– Нет, что ты! Сердце волшебное. Просто чудо, какое сердце! – она подошла и крепко обняла хлюпающего носом Максима. – Пойдем-ка мы торт резать.

В этот момент мама, прижимая мобильник плечом к уху, спустилась по лестнице:

– Да. В сейфе возьми, и расписка чтоб у меня на столе лежала. Катю предупрежу. Все. На связи. – Она повернулась в бабке: – К ужину не ждите.

– С днем рождения, мамочка! – отчаянно крикнул Максим.

Мама застыла на месте, скользнула взглядом поверх его головы, кивнула и тут же погрузилась в разговор по телефону.

Максима накрыла злость. Он отшвырнул письмо и взял гитару. Стащил чехол и забренчал:

– В призрачном тумане скрылся Альбион,