Доедая второй кусок торта, она вдруг посмотрела на Ларису и смущенно сказала:

– Ой. Я сейчас как та старушка, заболтала тебя, а ведь шла к тебе оказать помощь и выслушать твои проблемы.

– Мне, скорее всего, со своими проблемами придется самой разбираться.

– Нет уж. Позволь мне выслушать тебя. Может, как-то сглажу свою вину. Я вижу, ты женщина хорошая, только что-то тебя тревожит.

– Не просто тревожит, у меня вопрос жизни и смерти, – ответила Лариса и разрыдалась.

Ирина сначала растерялась, а потом придвинула к ней стул и стала ласково гладить её по спине.

– Поплачь, пусть слезы вынесут наружу хоть часть твоих печалей, – приговаривала она. – Поплачь, моя хорошая, а потом мы с тобой выпьем что-нибудь, чтобы расслабиться. У тебя есть чем расслабиться?

– Там… в… верхнем шкафу.

Ирина встала, достала вино, открыла холодильник и быстро приготовила закуску, одновременно подбадривая свою новую подругу:

– Вот и умница, теперь вытри слезки, давай с тобой по чуть-чуть выпьем, и ты мне всё расскажешь. Хорошо?

Лариса кивнула. Ей так хотелось проплакаться эти последние два дня, но внутреннее напряжение сковало даже слёзы. И вот эта молодая женщина за разговорами о своей жизни, вызвала жалость к себе, и слезы хлынули рекой. Выпив рюмку вина, она почувствовала тепло внутри своего тела и, посмотрев на Ирину, которая желала ей добра и проявляла сочувствие, Лариса расслабилась и начала говорить:

– Я скоро умру.

Гостья опешила от этих слов, но виду не подала и не стала причитать, чтобы не перебить её. Она налила ещё в бокалы вино, и они выпили в унисон.

– На нашей семье лежит проклятие, – продолжила Лариса. – Проклята была моя бабушка Маня, от него она и умерла. Проклятье также убило мою маму Катю, а сейчас оно подбирается ко мне. Мы все умираем на сорок первом году жизни, а наши дочери всегда на восьмом месяце беременности. Сейчас моя дочь Яна лежит в больнице. Она попала в аварию. Слава Богу, всё страшное миновало. Но дело в том, что она беременна на четвертом месяце, значит, когда она будет на восьмом месяце, мне исполнится сорок лет. Мне осталось четыре месяца.

Ирина тихо плакала, слезы текли по её щекам, а она лишь украдкой смахивала их.

– Неужели бывает такое? – спросила она. – Я думала, это просто так пугают.

– Я тоже раньше так думала, пока сама с этим не столкнулась.

– Расскажи всё с самого начала. Со своей бабушки Мани, – тихо попросила Ирина.

Лариса посмотрела на неё благодарным взглядом и начала свой рассказ.

Маня была поздним и единственным ребенком в семье. Родилась она в октябре 1940 года. Мать при родах умерла. Воспитанием девочки занимался отец. Он был хромой с детства, поэтому не служил в армии и не работал на тяжелых работах в деревне, где они жили. Зато он был хорошим знахарем и травником. К нему приезжали со всех ближайших округов за помощью. Маня находилась всегда при нем, даже собираясь в лес заготавливать травы, он брал её с собой уже с трех лет. В девять лет девочка могла уже сама приготовить отвары и правильно определять болезни.

Отец учил свою дочь всему, что знал сам. Он очень её любил и видел в ней своё продолжение. Она чутко все воспринимала и чувствовала силу каждой травинки. Временами отец поражался её способностям видеть, какая трава набрала питательные вещества, а какая пуста, как она говорила.

Как и каждый ребенок, Маня любила играть со сверстниками, но чаще всего она общалась с Семёном, худеньким и болезненным мальчиком, который был старше её на один год. Он везде сопровождал её, как тень, и когда она была занята разбором растений, просился всегда помочь. Усядутся рядышком за стол и перебирают собранную травку, а Сёмка все время спрашивает:

–_Маня, а эта травка живая?

Она посмотрит на него своими карими глазами, закинет русую косу за спину и серьезно ответит:

– Сёмка, сколько раз тебе говорить? Вся трава, что мы с отцом собрали, живая. Твоё дело отобрать травку от сорняков, мы же её пучком срываем.

А Семка чуть стушуется, опустит свои зеленые глаза и молча перебирает, а потом опять спросит:

– Маня, а я правильно делаю?

– Правильно, – начинала злиться девочка. – Ты только отвлекаешь. Иди домой, тебя, наверно, уже мамка потеряла.

– Нет, она знает, где я.

Отец посмотрит на них, улыбнется, а потом тяжело вздохнет и тихо скажет себе под нос:

– Буде славно, коль не сбудется. Помоги Боже, не дай тому случиться.

Так и жили. Она закончила семилетку и вела всё хозяйство по дому сама. Когда Мане исполнилось семнадцать лет, отец стал сильно болеть, и она продолжила его дело самостоятельно. Через год отца не стало.

Сёмка всё так же был привязан к Мане. Он стал высоким, белобрысым и худощавым парнем, а Маня налилась соком и была стройна и красива, но на ухаживания парней внимания не обращала, пока не приехал к ней парень из района с болями в желудке. Он стал приезжать всё чаще и чаще, и Маня ждала его приезда с нетерпением. Сёмка сильно ревновал и кружил вокруг её дома, пока тот был у неё в гостях. Девушка влюбилась в Сашку – так звали этого парня – и, как говорят, потеряла голову.

За Маней, после смерти отца, приглядывала тетка, которая жила по соседству. Она пыталась её уберечь от сближения с Сашкой, ведь за ним ходила дурная слава бабника, но любовь ослепила Маню, и она полностью растворилась в своих чувствах к нему. Он воспользовался этим и, обещая жениться, переспал с ней до свадьбы. Время шло, а Сашка так и продолжал навещать её, но о свадьбе говорил всё реже. Сначала обещал жениться после сбора урожая, потом с первым снегом, но на дворе уже был ноябрь. Снега намело много, да и морозы напоминали крещенские.

– Ух, и холода в этом году не в пору начались, – говорила тетя Дуся, навестившая племянницу. – Маня, ты что-то сегодня вялая какая-то.

– Что-то плохо себя чувствую, тошнит целый день, – отвечала Маня и выпила рассол.

– Да ты, девонька, часом не беременна? – с подозрением спросила тетя Дуся.

Маня побледнела и заплакала.

– Ох ты, батюшки! Что же ты, девонька, натворила. Да ведь теперь вся деревня в тебя пальцем тыкать будет. Вот срам-то какой, – причитала тетка. – Что ж теперь делать? Сделай себе отварчик да избавься от беременности, пока никто не узнал.

– Нет, не буду. Отец говорил: «Грех это большой». Вот мы поженимся, тогда никто не будет языками чесать. Сегодня он приедет, и я поговорю с ним.

– Дай Бог, дай Бог поженитесь. А коли нет, что тогда?

– Тогда сама ребенка воспитаю, как батька мой один меня воспитывал.

– Ну ты сравнила. У него мамка твоя была, да и он мужик, а ты девка ещё незамужняя. Вот беда, беда, – вытирала слезы тетя Дуся. – Как я на том свете буду в глаза твоим родителям смотреть? Не доглядела тебя. Ой, Боженька, прости, прости.

– Они не сердятся на меня, – тихо ответила племянница.

– Цыц, они, видите ли, не сердятся на неё. Сделай отвар, тебе говорю.

– Не буду. Что случилось, то случилось.

– Ну как знаешь, смотри, чтобы поздно не было. Будешь потом локти кусать, – сказала тётка и ушла, хлопнув дверью.

– Не буду, – буркнула ей в след Маня и заплакала ещё громче.

Вечером Маня сидела за накрытым столом и ждала возлюбленного. Она хорошо протопила печь, испекла свежий хлеб, наварила картошки в чугунке и поставила на стол соленья и бутылку самогона. Из сеней принесла свежее молоко в глиняной крынке и накрала чистой тряпочкой. Темнело. Она зажгла керосиновую лампу, и её взгляд блуждал по дому. На стенах висели пучки трав, на полках, которые делал ещё отец, стояли разные горшочки и берестяные коробочки. Под ними стоял сундук и лавка. У другой стены находилась кровать, на которой спал отец. Возле двери в сени стоял умывальник и ведро с водой. Четверть комнаты занимала печка, за занавеской была ещё одна крошечная комнатка, где она спала.

Саша вошел шумно, бросил шапку с тулупом на лавку и, увидев накрытый стол, потер руки.