Агнес с трудом сдерживалась, чтобы не дергать каждую минуту ручки парчовых чемоданов. Она снова упаковала свои вопросы и сомнения в католические чемоданы и понуро понесла их в такси. Теперь черная машина казалась Агнес катафалком. Вулли не сказал ей ни слова, помогая заносить детскую одежду в ржавый лифт. Лиззи стояла над большой суповой кастрюлей на кухне и ломала свои огрубевшие руки, опустив их на передник. Мать подвинулась, и Агнес в этот момент увидела, что газ не включен.

Лик и Кэтрин просидели всю ночь на своих кроватях, разговаривая о зловещем развороте их жизней. Агнес слышала их негромкое бормотание за стеной. Лиззи в начале недели подошла к ней и сказала, что дети попросили у нее разрешения остаться. Она умоляла Агнес дать Лику возможность окончить школу, а Кэтрин позволить жить ближе к работе. В день переезда Агнес заметила, что Лика все утро не было – улизнул в какую-то свою нору с карандашами и секретными альбомами. Кэтрин унимала дрожащую губу и покорно помогала матери собираться. Лиззи все утро тискала Шагги и нашептывала в его бледную шейку молитвы о благополучном возвращении. Агнес наблюдала за Ликом, когда тому казалось, что его никто не видит, а он опять умолял бабушку разрешить ему остаться, обещал быть пай-мальчиком, хорошо себя вести. Агнес порадовалась, когда Лиззи мягко отказала ему: «Нет, Александр, твой дом там, где твоя мамочка».

Когда начался дождь, погрузили последнее, что оставалось: два красных кожаных чемодана Шага. Только после того как их уложили, Агнес призналась себе, что пришло время ехать. Лиззи и Вулли стояли под дождем серые и неподвижные, как многоэтажка за их спинами. Прощание было формальным и холодным. Лиззи не допустила бы никаких сцен на публике. Трещина в фасаде может расшириться, и Агнес понятия не имела, какой поток хлынет оттуда. А потому они делали вид, что беспокоятся о чайниках и чистых полотенцах.

Агнес села на заднее сиденье, втиснув Шагги себе между коленей. Лик и Кэтрин сели по бокам, обложенные коробками, их бедра прижимались к ее. Она выгладила всю их одежду, потратила время, чтобы накрахмалить рабочую блузу Кэтрин, выбрала из каталога блейзер для Шагги. Она отбелила свои вставные зубы, покрасила волосы в цвет чуть темнее черного, ближе к глубокому темно-синему оттенку.

Этим утром Агнес наклонила вперед голову и спросила Кэтрин, что та думает о ее новой туши. Ресницы были так густо накрашены, что казалось, глаза Агнес вот-вот слипнутся, и она неожиданно заснет. Теперь, когда такси вырулило на главную дорогу, Агнес демонстративно обернулась, скорбно помахала в заднее стекло и моргнула, надолго прикрыв тяжелые веки. Она подумала, что в этом есть какой-то киношный шик, она словно стала звездой на собственном дневном спектакле.

Такси протарахтело по Спрингберн-роуд, мимо пустого железнодорожного завода «Сент-Роллокс», и Агнес только тогда повернула голову обратно. Она перебирала, словно четки, пустые доводы в пользу того или иного объяснения, почему реализует план Шага, но сколько она ни пыталась ими укрепить себя, ей все это казалось дурацкими фантазиями влюбленной девчонки в два раза моложе ее. Агнес терла подушечки пальцев, подсчитывая количество собственных глупостей: возможность украсить и содержать в порядке собственный дом. Сад для детей. Мир и покой ради их брака. Она копнула глубже. Есть шанс, что жизнь наладится, надеялась она, когда он будет подальше от своих женщин.

Окна в машине запотели, и Шагги нарисовал печальную мордочку на конденсате. Лик одним движением большого пальца превратил мордочку в стоячий член, а потом плюхнулся на сиденье. Агнес стерла рисунок унизанной кольцами рукой и сквозь чистое стекло увидела, что они за Прованмиллом[41] проезжают мимо больших голубых газгольдеров, сторожащих северо-восточные ворота Глазго.

Они очень долго ехали молча. Наконец такси остановилось на светофоре, и Шаг опустил стеклянную перегородку, чтобы сообщить им, что они почти приехали. Он снова поднял стекло, и Агнес задумалась: почему он это делает – то ли по привычке, то ли по каким-то своим соображениям. Она вспомнила времена, когда он ухаживал за ней: тогда перегородка постоянно была опущена, а он пытался обаять ее своей болтовней. Он подавался назад и постукивал своим масонским кольцом о перегородку, она видела белую полоску на том пальце левой руки, где должно быть обручальное кольцо. Воздух в салоне стоял тяжелый от его терпкого соснового лосьона после бритья и геля для волос. В будни в салоне воняло, окна запотевали, пока они занимались любовью. Она вспомнила о счастливых часах, когда они парковались под Андерстонским мостом[42]. Счастливые часы до того, как они по-настоящему узнали друг друга.

Агнес смотрела на заросшие травой палисадники и одноэтажные домики, пыталась вернуть былое воодушевление, но это было сродни попыткам разжечь костер из сырого дерева. Существовала некая граница, за которой дома переходили из разряда принадлежащих муниципалитету в разряд выкупленных. Шаг со скрипом опустил разделительное стекло.

– Ты посмотри на эти садики, а?!

Домики были прекрасны – с розами и гвоздиками, улыбающимися статуэтками за окнами с двойными рамами. Они проехали чуть дальше, здесь дома возвышались над ними в насыпном тупике – вылизанном участке земли, приподнятом над шумом проезжей части. Перед каждым частным домом располагался сад с подъездной дорожкой, машиной, а иногда и двумя. Агнес поймала взгляд Шага в зеркале – в нем было столько любви, сколько она давно не видела.

– Если тебе нравится это, подожди, еще и не такое увидишь. Джо сказал, это похоже на счастливую маленькую деревеньку. Настоящий семейный уголок, где все друг друга знают. Лучше места для жизни не придумаешь.

Лик и Кэтрин обменялись ехидными взглядами. Агнес обхватила рукой их колени и сжала в строгом предупреждении. Шаг, перекрикивая рев дизельного двигателя и наклоняясь к проему в стекле, сообщил:

– Это рядом с каменноугольной шахтой, и все мужики там работают. Жалованье такое высокое, что женщинам даже из дома выходить не надо. Джо сказал, что все их дети ходили в одну школу. Повезло Шагги: спустится с небес на землю, найдет ровесников для игр.

Его глаза искрились счастьем, он был доволен тем, как у него хорошо все устроилось. Агнес наблюдала, как он поглаживает свои усы.

– Тут, значит, пабов никаких нет. Сухота, если не считать Шахтерского клуба.

– Что – ни единого? – подалась вперед Агнес.

– Угу. А чтобы в клуб попасть, нужно быть шахтером или его женой.

Агнес почувствовала, как у нее вспотела спина.

– А как ты собирался развлекаться?

Но Шаг не слушал ее.

– Вот оно! – возбужденно прокричал он, показывая на поворот дороги. Такси накренилось, когда Агнес и дети подались к окну, чтобы увидеть поворот, за которым начнется их новая жизнь. На повороте расположилась пустая заправочная станция, где на широкой бетонированной площадке стояли одна колонка для бензина и одна – для дизельного топлива. Шаг притормозил и свернул на ближайшую улицу.

Агнес рылась в своей кожаной сумочке, бренча маркерами для игры в бинго и жестянками с мятными леденцами. Она вытащила тюбик кроваво-красной помады и подкрасила губы. Заранее поднеся руку к лицу, она украдкой сунула в рот голубую таблетку, раскусила ее пополам и проглотила всухую. Заметила это только Кэтрин. Дочь видела, как мать надула губы и тщательно вытерла их уголки. Потом Агнес нагнулась и поправила пряжки на своих высоких черных туфлях, длинными накрашенными ногтями разгладила шерстяную юбку и сняла с нее прилипшие пушинки от ее розового ангорского джемпера.

Кэтрин прищурилась.

– Как так получилось, что ты одета не для переезда?

– Ну есть переезды, а есть смена места. – Агнес плюнула на свою расческу, прошлась ею по волосам Шагги. Он принялся извиваться, но она обхватила его за плечи и причесывала, пока волосы не легли ровными рядами, между которыми просматривались розовые полоски его кожи.