Глен обнял Беа за шею и притянул к себе.

– Ну-ну, – зашептал он. – Будет забавно.

Она понимала, что большей частью Глен в это верит. Но сама не верила нисколько. Перед ее мысленным взглядом снова возникла карта, она увидела все эти неизведанные земли, эту бежевую плотную бумагу, все это ничто. Там, на другой стороне, они изменятся – вот и все, что она знала. И незнание, как именно изменятся, было далеко не единственным, чего она боялась.

Вначале их было двадцать. Официально пребывание этих двадцати в штате Дебри считалось частью эксперимента с целью выяснить, как человек взаимодействует с природой, потому что теперь, когда вся земля использовалась как источник ресурсов – нефти, газа, минералов, воды, древесины, пищи – или как место для хранения мусора, обслуживающих устройств и сооружений, токсичных отходов, – подобное взаимодействие оказалось потерянным для истории.

Однако большинство из этих двадцати мало что знало про естественные науки, и многим из них вообще не было дела до природы. У этих двадцати имелись те же причины, по которым люди во все времена отворачивались от всего, что было привычно, и пускались в путь к незнакомым местам. В штат Дебри они отправились потому, что больше было некуда.

Им хотелось сбежать из Города, где воздух стал отравой для детей, улицы были многолюдными и грязными, где ряды небоскребов тянулись до горизонта и дальше. И поскольку все земли, которые не поглотил Город, теперь служили, чтобы поддерживать жизнь в нем, казалось, что в Городе в настоящее время живут все. Независимо от их желания. Так что если из этих двадцати двое отправились в Дебри за приключениями и еще пара – за знаниями, то большинство сбежали туда, считая, что от этого побега тем или иным образом зависит их жизнь.

Вначале у них имелись обувь, армейские спальные мешки, палатки, легкая кухонная утварь из титанового сплава, эргономичные рюкзаки, брезентовые штормовки, веревки, ружья, патроны, налобные фонари, соль, яйца, мука и многое другое. Они вошли на территорию штата Дебри, разбили лагерь и в первое же утро напекли оладий. И посыпали их сахаром. Свои первые рагу они сдабривали беконом. Впрочем, их скарба хватило ненадолго. Тот первый день ощущался как каникулы в чудесном новом месте. Это ощущение тоже вскоре улетучилось.

Вначале оттенки их кожи напоминали древесное волокно, речной песок, влажные корни растений, сочную изнанку мхов. Их глаза были карими. Волосы темными. У всех имелся полный набор пальцев – все десять на руках и ногах. На коже отсутствовали шрамы. В число опасностей Города царапины и порезы никогда не входили.

Вначале о них писали, о них информировали оставшихся в Городе. Группа людей, которые отказались от благ цивилизации, чтобы жить в глуши? Зачем и кому это могло понадобиться? Авторы обзорных статей гадали, что с ними станет. Журналисты из мейнстрима гадали, от чего они бегут. Альтернативная пресса – известно ли им то, чего не знают остальные. Простые люди отправляли им посылки с домашним печеньем, кофе, хот-догами – как правило, несъедобными к моменту получения. Батарейки, зубные щетки, ручки. Бесполезные предметы для тех, кто пытается вести жизнь первобытного человека. Однажды им прислали сорокафунтовый чугунный котел. Семейную реликвию. Он годами валялся в чулане, писал на открытке его прежний хозяин. Рука не поднималась выкинуть. Он выражал надежду, что им котел пригодится. Смотритель сфотографировал, как они притворяются, будто даже все вместе никак не могут поднять его. Все они улыбались или корчили страдальческие гримасы. Снимок отправили хозяину котла, чтобы хоть как-нибудь поблагодарить его. И заодно дать понять, какой это нелепый дар тем, кому каждый день приходится ходить пешком и носить на себе пожитки. После краткого обсуждения все проголосовали за то, чтобы не брать его с собой. Решение было очевидным. Но тем вечером они приготовили в нем еду. И с тех пор таскали Чугунок с собой.

Вначале они безропотно соглашались сдавать кровь из пальца, мазки с внутренней стороны щеки, мочу на анализ, терпеть замеры артериального давления, заполнять опросники всякий раз, когда приходили на Пост, – чтобы выяснить, как они воздействуют на природу и как природа воздействует на них. Проведенные ими в Дебрях дни становились для кого-то данными, хоть они так и не поверили, что эти данные могут быть настолько важными.

Вначале они следовали всем пунктам Инструкции, письменному уставу штата Дебри, – из страха, что их отправят домой. Никогда не устраивали лагерь повторно на одном и том же месте. Собирали весь свой мусор и даже тот, который никак не мог принадлежать им. Закапывали кости. Тщательно вымеряли глубину ям для туалета и расстояние от ям до источников воды. Восстанавливали места, где разводили костер, до состояния нетронутой земли. Ходили так, что никто бы не догадался, что по этому месту прошли двадцать человек. Не оставляли следов. Пили непригодную для питья воду, потому что не всегда удавалось найти хорошую, и расплачивались за это.

Но все это было в самом начале.

Со временем ружья, палатки и спальные мешки пришли в негодность. И они научились дубить кожи, сшивать их жилами, охотиться с самодельными луками, с удобством располагаться на ночлег на земле под открытым небом. Соль закончилась последней. И, когда ее не осталось, они узнали, что настоящая пища имеет вкус земли, воды и усилий.

Со временем они поджарились на солнце, потемнели, как темнело все вокруг, пропитавшись дождем. Их темные волосы приобрели оттенок бронзы. Глаза по-прежнему остались карими, но сухими, в коросте, и тоже обожженными солнцем.

Со временем они научились умению вовремя прятаться, прислушиваясь к птицам. Научились осторожности, наблюдая за оленями. Научились дерзости, увидев, как волчья стая завалила здорового лося. А потом узнали, как разглядеть почти незаметную хромоту, которую скрывал здоровый на вид лось. Узнали, как определять времена года не по часам, разбившимся в первые же несколько месяцев, и не по календарям, которые они сожгли, как только резкое похолодание стало для них угрозой отморозить пальцы, а по тому, что вывелось и вылупилось, что сначала выглядело маленьким, и по тому, насколько долгим был его рост. Они научились определять возраст живности не по размеру, а по окраске и лоску шерсти и оперения. Научились брать курс на предгорья, заслышав брачный клич оленя-вапити. А когда видели самку, раздавшуюся в ширину почти как в длину, даже если снег все еще был высок, знали, что пора плестись обратно на равнины. Они узнали, как различаются вкус и запах листвы в зависимости от времени года, узнали тайную сладость трав с красными метелками по осени и горечь последних трав сезона, погребенных под зимним снегом, но почему-то все еще зеленых, как у ядовитых грибов бывают приманчивые оттенки. На такие цвета клюют только недоумки. Цвет – это предостережение. Они усвоили и это. Узнали, что можно есть, наблюдая, как кормятся животные.

Со временем все они столкнулись с тем, как какая-нибудь резинка для волос, зубец вилки, растрепавшаяся веревка или одинокая серьга терялись и не находились во время сбора микромусора. Стали рыть отхожие ямы там, где не положено, и недостаточно глубоко. Разбивали лагерь вновь и вновь на одних и тех же местах, поскольку чувствовали себя там как дома. И находили краны на трубах из скважин или водоносных горизонтов под землей. Те самые краны, которые устанавливали Смотрители для борьбы с пожарами. Краны, которыми Общине не полагалось пользоваться. Воду оттуда они набирали при каждой возможности, потому что она была чистой, и, когда они пили ее, им не приходилось беспокоиться, как в самом начале.

Даже исследование со временем, похоже, застопорилось. Они начали пропускать сезонные визиты на Посты из-за бурь. А когда наконец добирались туда, оборудование не работало. Или медсестры не было на месте. Опросники не обновлялись. Связь с учеными отсутствовала. Может, они просто изучают что-то другое, не требующее анализов крови, надеялась Община. Или ученые уже закончили работу и просто забыли сообщить остальным. И если так, что будет с ними? Им придется уехать отсюда? Но когда тревога достигала пика, всякий раз на Пост являлась медсестра со своими перчатками и иголками, и опросники опять оказывались слишком назойливыми и личными, и все становилось нормальным. Или настолько нормальным, насколько это было возможно.