По вечерам мы с Андреем обыкновенно читаем. Он по-прежнему изумляет меня своим быстрым чтением: в очень короткое время он проглатывает что-то очень много страниц и успевает прочесть раза в три больше, чем я. В последнее время я занялся чтением Шеллера-Михайлова; и нахожу, что он совсем не так скучен, как мне казалось раньше. За этот год я сильно пристрастился к чтению и с большим удовольствием просиживал в Могилеве целыми днями и вечерами за книгой. Сколько раз невольно вспоминаешь свои гимназические годы и до глубины души возмущаешься тем времяпрепровождением, которое в то время казалось более интересным, и занимательным. За те свободные часы и дни, которые тогда тратились на пустую игру в карты и на выпивку, которая нередко принимала не совсем красивые и интересные формы, можно было очень многое прочесть и вообще значительно больше сделать для своего развития и образования, чем это было сделано на самом деле. Скверно то, что сознаешь это всё значительно позже, чем бы это нужно было. В этом виноваты и мы сами, и общая постановка дела, и общая всем русским черта, благодаря которой «у нас всё делается своевременно или даже несколько позднее», вследствие которой мы всегда бываем умны только задним умом. В этом всё наше несчастье.
30.11.1918. Сегодня день Ангела Андрея. Совершенно случайно этот день ознаменовался приятным и радостным событием. За всё это время мы получили сегодня первую весть относительно положения нашего дома. Андрей получил из Киева от Нади Сазоновой письмо, в котором она сообщает, что наши перед вступлением большевиков в Могилев переехали в Гомель и живут теперь где-то за городом на даче. Им дали целый вагон и они перевезли почти все свои вещи. Из Могилева, по ее словам, бежали решительно все. Сазонов же остался в Могилеве. Свирелин тоже куда-то уехал. Этих сведений о доме, конечно, недостаточно, но лучше что-либо, чем ничего. Кроме того, теперь можно быть несколько спокойным в том отношении, что непосредственная опасность их жизни пока не угрожает. Я раньше ломал голову и не знал, переехали они или остались.
Конечно, остаться они там не должны были, несмотря на то, что переезд стоит весьма солидную сумму. Положение их весьма неважное, и как подумаешь об этом, то голова прямо-таки кругом идет, так как вследствие отсутствия средств я не вижу никакого выхода из создавшейся для них обстановки. Теперь можно было бы списаться с нашими через Надю, но тут опять появилось новое препятствие: из-за восстания Петлюры всякая связь с Киевом отсюда прекратилась и письма, адресованные туда, идут только до Ростова или просто отсюда совсем не отправляются.
1.12.1918. Суббота. С некоторого времени я стал очень плохо засыпать по вечерам. Ложимся мы по-прежнему очень рано, часов около 9–10; раньше такой бессонницы я не замечал за собою. С другой стороны, ложиться позже не предоставляется никакой возможности, потому что из-за ограниченного количества керосина, остается или сидеть в темноте, если спать не хочется, или идти искать какую-либо компанию, которая играла бы в этот вечер в карты. Как то, так и другое не представляет особого интереса. Волей-неволей ложишься и ворочаешься часов до 2 ночи пока не уснешь.
Несколько дней тому назад хозяйка согласилась взять нас на полный пансион. Едим теперь вполне сытно и прилично, жаль только, что она всё готовит несколько жирновато. Каждый день в довершение обеда съедаем целую миску компота.
2.12.1918. Часу в 10-м вечера вдруг ни с того ни с сего поднялась в станице ружейная и револьверная стрельба. Мы с Андреем вышли на двор и ничего не могли сообразить. Стреляли, как казалось, со всех сторон; кроме того, слышались какие-то дикие крики и непрерывный собачий лай. Мы взяли винтовки, зашли к Люшу и Зиновьеву и хотели пойти узнать, в чем дело, тем более что стрельба происходила совсем вблизи нас. Оказалось, что это ради шутки и пущей важности стреляют напившиеся ради воскресенья казаки. Через полчаса стрельба прекратилась, причем за это время было сделано более 60–70 выстрелов.
Какие-то неуместные забавы и пьянство практикуются здесь в такое серьезное время. Начальника местного казачьего гарнизона есаула Гливенко редко можно застать в трезвом виде. По крайней мере, я видел его только пьяным и вследствие этого в сонном состоянии. Говоришь с ним по делам службы – сегодня он обещает одно, а на следующий день от него слышишь совсем иное.
3.12.1918. По приказанию командира батареи ездил на станцию Кавказскую, для того чтобы переправить вагон, который пришел для нашей батареи из Новороссийска с грузом, на полустанок Гетмановский. Для того, чтобы в настоящее время раскачать и растолкать публику на что-либо, нужно потратить немало времени. Так и я потратил на это дело целый день, начиная с 6 утра.
Грязь везде от растаявшего снега стала прямо непролазной, так что с трудом ходишь и вытаскиваешь ноги. Вечером еще пришлось прогуляться на Гетмановский пешком, чтобы справиться относительно этого вагона, и так как его еще не оказалось там, то пришлось напомнить о нем телеграммой в Романовский. С некоторых пор я стал замечать, что у меня появилась привычка очень часто пользоваться словом «так что», которое несомненно вошло у меня в такое широкое употребление под влиянием пребывания на военной службе.
Дело в том, что солдаты в большинстве случаев начинают свои доклады с этого именно слова. Отсюда и получилась эта привычка, так как прочие офицеры и я сам очень часто вставляли это «так что» для комизма, в каком-либо рассказе или даже в обычном разговоре. Кроме этого недостатка в этих заметках у меня появился еще другой: я стал писать как-то очень неразборчиво, буквы в большинстве случаев сливаются и очень похожи одна на другую. От каких причин получается это последнее я, право, сам не могу сказать; тем более что стараюсь писать аккуратно и не спешу.
4.12.1918. Закрыли газету «Россия» за то, что в статье «В поисках нашей наилучшей республики» там было написано что-то против Рады. С этой Радой постоянные недоразумения. Почему происходит такая церемония прямо-таки непонятно. До сих пор всё еще не научились объединяться и хотя бы на некоторое время забывать партийную рознь; всё идет по-старому; ни сколько не задумываясь, люди вносят разлад и разложение во всё что ни попало, а между тем до полного поражения большевиков еще далеко. Теперь, с закрытием «России», не будешь даже знать, что делается на всех участках нашего фронта, потому что в других газетах оперативная сводка нашего штаба появляется довольно редко. Говорят, что типография «России» опечатана, вследствие чего пока нет надежды на то, что она скоро начнет выходить под другим названием.
Андрей всё это время возится с табаком. Так как денег у нас почти нет, то нам приходится курить казенный табак, который несколько крепковат. Для того чтобы эту крепость несколько смягчить, он по чьему-то совету мочит его, потом сушит, затем еще что-то делает и в результате выбрасывает его вон, так как получается что-то черное, что курить совсем нельзя. Все эти манипуляции он производит уже второй раз по двум различным методам и оба раза одинаково неудачно. Больше всего меня занимает то, что последние дни он вследствие насморка смазывает свой нос внутри моим французским кремом, который имеет специальное назначение и по-моему для носа не совсем подходит.
5.12.1918. Сколько раз раньше и теперь я задумывался над строением нашего общества и условиями службы и, чем старше я становился, тем более безотрадное заключение я выводил из этих размышлений. Чем больше встречаешь людей и знакомишься с ними, тем больше убеждаешься, что «люди – не братья», между ними нет ничего общего, а у каждого из них в отдельности в большинстве случаев нет ничего твердого, основательного и устойчивого настолько, чтобы никакие внешние причины не могли его поколебать, если действительно его убеждения не ошибочны.
На примере этой революции можно было убедиться, каковы отношения людей друг к другу и насколько люди вообще тверды в своих убеждениях. Каждый почему-то счел для себя более выгодным остаться пассивным зрителем всей этой мерзкой картины и очень немного делал для того, чтобы избавить других и себя от всех этих насилий, несмотря на то, что он сам был безусловно против этого. При каждом известии, что кого-то из знакомых или такого-то из людей одного круга и положения расстреляли или обобрали, каждый вздыхает только, охает и думает про себя, что хорошо, что это случилось не с ним, и дальше продолжает только возмущаться и ничего не делать в этом отношении. Я говорю здесь только про тех людей, которые не имеют ничего общего с большевизмом, так как про последних и говорить не приходится, их нельзя считать не только членами общества, но даже вообще людьми. Так люди относятся друг к другу, когда всех постигает общее страшное несчастье и разорение. Не лучше условия людей при обычных мирных условиях жизни. Каждый строит свое счастье на несчастии других и, преследуя свою выгоду, не думает о том, что получается из такого образа действий для других. При таких условиях, когда подумаешь о будущей службе, то не особенно как-то тянет к ней и хочется занимать какое-либо независимое и более обособленное положение в жизни, тем более что в высшие чины обычно пролезают более ловкие и не всегда более достойные люди. Я говорю здесь не про военную службу, а вообще, так как на военной службе я считаю себя временным человеком, до окончания операций и установления более или менее твердого порядка. Здесь мне хочется привести несколько слов из сочинений Сен-Симона, с которыми в некоторых отношениях я соглашаюсь и который в одном месте говорит так: «Ибо невежество, суеверие, лень и пристрастие к дорогим удовольствиям составляют удел высших руководителей общества, а способные, экономные и трудолюбивые люди служат им лишь орудием и подчинены им. Ибо, одним словом, во всех родах занятий неспособные люди руководят способными, самые безнравственные люди призваны блюсти добродетель, а самые большие преступники поставлены карать провинности мелких». Такими словами он доказывает, что «человеческий род с политической точки зрения еще погружен в безнравственность» (Парабола из «Организатора»).
