В этот момент Вивиан понял, что теряет контроль над собой, а его губы произносят слова, которые до того были лишь у него в голове.

— Барон фон Гроссладен, в компании со всякими другими людьми, может говорить со мной на любую интересующую его тему. Однако я не обязан его выслушивать. Единственные люди в данном обществе, кто имеет право обсуждать мое поведение, — это военные выше меня по званию. Мне тридцать два, мама. И никто, за исключением круглых дураков, не будет считать тебя ответственной за поведение взрослого сына.

Вивиан глубоко вздохнул, пытаясь совладать с бурлящим внутри гневом, затем продолжил как можно более спокойно:

— В течение трех месяцев осады у меня было много времени, чтобы подумать. Когда ты в вельде, то чувствуешь себя одиноким, несмотря на компанию других мужчин. И эти раздумья привели меня к двум удивительным выводам.

Во-первых, стало ясно, что жестокость Бранклиффа ко мне должна была прикрывать его любовь к мальчику, который никогда не станет наследником, и его глубокое разочарование в наследнике, которого он не мог любить. Изображая теплоту по отношению к Чарльзу и ненависть ко мне, Бранклифф пытался перевести желаемое в действительное. А когда у него ничего не получилось, он превратился в ожесточенного старика, в итоге наказавшего себя больше, чем судьба наказала других.

А второй вывод, мама, — ты совсем не жертва Бранклиффа, как я раньше думал, а скорее заложница своей потребности подчиняться человеку с сильной волей. Мне это и не приходило в голову до тех пор, пока я не увидел, как фон Гроссладен руководит всеми твоими поступками и твоим мнением и как ты довольна подобным положением вещей. И с того момента я задумался.

Когда ты впервые вышла замуж, мой отец был развратным ловцом богатых невест. Но ведь он не изменился, когда вы второй раз сочетались браком. Тогда почему, — потребовал Вивиан ответа, — ты снова согласилась стать женой этого же человека три года спустя? Уж конечно, не ради своего маленького сына, потому что знала, что меня признают незаконнорожденным.

Дав ей достаточно времени обдумать его слова, Вивиан добавил:

— Я могу, возможно, понять послушную семнадцатилетнюю девушку, позволившую вовлечь ее в брак по расчету, но существует только одна причина, по которой женщина двадцати лет с ребенком, обреченным стать в глазах света ублюдком, имея горький опыт трех лет жизни с распутником, согласится вновь надеть ярмо подобного брака.

Медленно сев рядом с матерью, Вивиан посмотрел ей в глаза.

— Я любил тебя, мама. В течение многих лет я защищал тебя перед Бранклиффом… и даже перед Чарльзом. Тот факт, что я слегка разочарован, не означает, что я не буду вновь помогать тебе или что моя привязанность умерла. Однако сейчас я прекрасно понимаю, что сегодня ты позвала меня по приказу барона и что он больше всего боится за свою репутацию. Ему наплевать на мою карьеру или чувства Джулии. Гроссладен забеспокоился только потому, что я сын женщины, на которой он решил жениться. Немецкое происхождение и так уже сделало его непопулярным среди некоторых жителей, а он отчаянно ищет респектабельности. Если ты этого не замечаешь мама, то мне тебя жаль.

Тем не менее, буду благодарен, если ты воздержишься впредь посылать за мной из-за вопросов, которые являются моим личным делом. Я не надеюсь, что ты станешь защищать меня перед бароном, но мать не имеет права обвинять сына со слов человека, известного своим предубеждением.

Когда Франц ушел, Лейле уже не надо было притворяться, что ее голос вернется, лишь только немного забудутся события прошлого. Она все еще была полна страха. Длительное заключение заставляет людей действовать в не свойственной им манере, поэтому неудивительно, что мужество покинуло Лейлу, когда оно было ей больше всего нужно. День за днем она просиживала, глядя на входную дверь, и мысль о необходимости выйти на улицу наполняла ее ужасом. В какой-то степени она понимала причину подобного ощущения, однако мысль, что она никогда больше не сможет петь, не покидала ее. Если, чтобы выйти на улицу, ей стоит приложить лишь небольшое физическое усилие — по крайней мере она так думала сейчас, — то голос она не могла вызвать по собственному желанию.

Многочисленные отчаянные попытки не давали никаких результатов: чем больше она пробовала, тем сильнее чувствовала страх. А Франц, казалось, не понимал ее. Как певец, он должен был сочувствовать отчаянию коллеги, а не отмахиваться от него со словами, что время все излечит. Какое время? Время, за которое ее заменит другая? За которое она состарится и поседеет? Время, за которое Вест-Энд полностью забудет певицу, творившую когда-то волшебство вместе с Францем Миттельхейтером?

Паника сжимала ей горло, ставшее для нее источником непреходящих мучений. Что, если созданный Лестером Гилбертом образ — девушка, боровшаяся за место на сцене, восхитительная женщина, к ногам которой склоняются влиятельные мужчины, — перестанет существовать? Лили Лоув продали за тридцать шиллингов, Лейла Дункан исчезла по воле двоеженца. Кто остается? Певица без голоса? Ничтожество, чья красота только клеймит ее как потенциальную шлюху?

Разглядывая залитый солнцем пейзаж за порогом дома, Лейла пыталась бороться с демонами, терзавшими ее. Кто она такая? Если Лестер Гилберт на самом деле создал ее, то почему не предупредил, кем она окажется, когда заклинание потеряет силу. Ей никогда не стать женой Вивиана, но она не может оживить и Лили Лоув. Те замечательные звуки, что сначала поразили Рози, а потом привели в экстаз всех зрителей театра Линдлей, были ее единственным спасением. А сейчас она не могла их издавать — все, что вылетало из ее горла, было ужасно. Ощущение изолированности, медленного падения в небытие охватили ее с такой силой, что она не выдержала и разрыдалась. Лейла вообще много плакала в эти дни.

— Ох, Лейла, — раздался сзади нее голос Нелли. — Каждый раз, когда приходит кто-то из джентльменов, он тебя только расстраивает. Лучше бы обойтись без них, вот что я скажу.

— Я тебя не спрашивала, так что воздержись от комментариев.

— Хорошо. Тогда я поделюсь последними новостями с моей Салли. Она единственная, кто любит мою компанию. Особенно, когда я покажу ей, что мне дал капитан Пик. Он сказал, что это для «самой прелестной женщины в Кимберли».

Я так удивилась, когда он передал эту большую сумку. Сал, — продолжила Нелли, игнорируя Лейлу и демонстративно обращаясь к своей узколицей малышке, которую снова подхватила на руки, после того как та шмякнулась на пол, — знаешь, что в сумке? Угадай! Там два яйца, кусочек ветчины и апельсин! Ну, а где наш дерзкий джентльмен наложил руки на подобное богатство, можно было только догадываться, но он шепнул мне на ухо, что вчера участвовал в посещении одной из ферм и заметил там удивительные вещи. Так он сказал, и я верю ему, Сал. Он офицер, а мисс Дункан разрешила мне верить тому, что говорят офицеры. Мне кажется, она слишком мягко относится к одному или двум из их числа.

Лейла глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.

— Ну хорошо, Нелли, можешь прекратить свою глупую игру, я подержу Салли, пока ты заваришь чай. Пусть даже это будут наши последние запасы, в данный момент я хочу только чай.

Отдав девочку Лейле, Нелли сухо сказала:

— Вы так себя ведете в последнее время, что запас чая мы исчерпали два дня назад. Майор принес нам немного, и этот его подарок мы допиваем.

— Сколько раз я просила тебя не говорить «пре-нес»? Твоя дочь станет повторять и разрушит все мои попытки научить ее правильно говорить, — заметила Лейла в ответ. — Ну и какие последние новости с рынка?

— Все еще много разговоров по поводу конины, — крикнула Нелли из соседней комнаты, где она накрывала на стол. — Половина людей отказывается ее есть и обзывает нехорошими словами тех, кто согласился.

Одна жирная дама с лицом, совершенно похожим на лошадь, стояла там с плакатом, обращенным к грешникам. «Бог дал нам овец, чтобы есть, но лошадей, чтобы на них работать». Вот что там было. Я не слишком много знаю о Боге, но мне кажется, если Он вправду то, что говорит пастырь, то Он дал нам мозги, чтобы самим решить, что лучше делать в беде.