– Бедняжка, – сказал строитель. – По крайней мере, нельзя сказать, что она вас не предупреждала.

Кухню начал заполнять скверный мясной запах. Он принюхался, его лицо скривилось.

– Кажется, внизу готовят обед, – сказал он, опять сложил свои толстые волосатые руки на груди и побарабанил пальцами по бицепсам. – Вы не наладите отношения, – сказал он, – пока у вас в доме будут рабочие.

Он спросил, общалась ли я с соседями с тех пор, как переехала – «не считая посланий на азбуке Морзе», – добавил он, снова постукивая по полу ногой. В этот раз он постучал сильнее. Снизу раздались приглушенный крик и визг, и затем, через некоторое время, несколько ударов в ответ. Я сказала ему, что, когда мы только въехали, я спустилась вниз и постучала к ним в дверь, чтобы представиться.

– Ну и как там внизу? – спросил он. – Наверное, кромешный ад. Судя по высоте потолков, они живут как крысы в подвале.

Самым ужасным был запах. Я звонила в звонок и ждала у двери, собака внутри беспрестанно лаяла, и даже на пороге запах был невыносимый. В конце концов после долгого ожидания я услышала шуршание шагов, и мужчина, с которым я разговаривала на улице, открыл дверь.

– Кто это, Джон? – послышался женский голос изнутри. – Джон, кто это?

Они вели себя достаточно воспитанно, сказала я, до тех пор, пока я не упомянула о детях. Женщина – ее звали Паула – нисколько не потрудилась скрыть свои чувства. Да вы, блин, шутите, сказала она медленно, не отрывая от меня глаз. Мы были в их гостиной, куда прошли по узкому душному коридору с желтым провисшим потолком. Из коридора мне удалось сквозь приоткрытую дверь заглянуть в спальню, где на полу под грудой грязных простыней, одеял и пустых бутылок лежал матрас. Гостиная представляла собой заваленную вещами комнату, которая походила на пещеру. Паула сидела на коричневом велюровом диване. Она была грузной женщиной крепкого телосложения с коротко стриженными жесткими волосами. В ее большом дряблом теле явственно ощущалась агрессия, что особенно бросилось в глаза, когда она резко повернулась, ударила старую собаку, которая без остановки лаяла с момента моего появления, и отшвырнула ее в другой конец комнаты.

– Заткнись, Ленни! – рявкнула она.

Среди хлама я заметила черно-белую фотографию в рамке, стоящую на телевизоре. На ней была женщина, с гордым видом позирующая в купальнике на пляже, высокая, стройная и красивая. Эта фотография постоянно притягивала мой взгляд, не только потому, что, смотря на нее, можно было отвлечься от запущенности окружающего меня пространства, но и потому, что женщина казалась мне всё более и более знакомой, пока я наконец не поняла по вздернутому носу и заостренному подбородку, который всё еще выделялся на заплывшем лице напротив, что эта женщина – Паула.

Мужчина, Джон, казался более миролюбиво настроенным. Мы жили так годами, понимаете, сказал он хриплым голосом. Его кожа имела серовато-голубой оттенок, как при дыхательной недостаточности, седые волосы выглядели неопрятно; из ушей и из нескольких больших родинок на лице торчали волоски. Женщина кивнула, вскинув острый подбородок и сжав губы в тонкую линию. Всё верно, Джон, сказала она. Годами, это ж свихнуться можно, годами, повторил Джон. Эти африканцы – вы не поверите, как они шумели. Вот именно, Джон, вот именно, произнесла женщина. После этого она умолкла и всё оставшееся время, пока я не ушла, так и просидела, поджав губы и задрав нос. Я научилась ходить по квартире мягко и не шуметь, сказала я строителю, но сыновьям трудно это объяснить. Они привыкли жить по-другому.

Строитель притих, задумавшись.

– Я уже вижу, здесь не обойдется без проблем, – сказал он в конце концов. За последние десять лет у него было уже два инфаркта. – И я не хочу получить третий, – сказал он.

Он спросил, предлагал ли мне кто-то еще свои услуги, и я сказала, что да: польский строитель, который приехал на дорогой машине и сказал, что у него хорошая репутация; и компания молодых, исполнительных и вежливых работников, одетых в чистые джинсы и замшевые ботинки, – они моментально заполонили дом и стали вбивать информацию в ноутбуки, а потом сказали, что очень заняты и в ближайший год не смогут приступить. Он спросил о цене, и я озвучила ему сумму. Он зажмурился и запрокинул голову.

– Здесь нужно заменить проводку, а здесь заново заштукатурить, – сказал он. – А это, – он опять топнул по полу, – нужно разобрать. Как я уже говорил, бог знает что мы там найдем.

Он готов озвучить примерную сумму, но такая работа всегда предполагает дополнительные расходы. Он сказал, что постарается сделать всё возможное, чтобы цена не была высокой. Он просто хочет убедиться, что я понимаю, с чем мне предстоит иметь дело, вот и всё. Он говорил всё это и ходил по кухне, простукивая стены, изучая оконные рамы, усаживаясь на корточки с отверткой, чтобы открутить плинтус и посмотреть, что находится за ним. Это спровоцировало еще один залп ударов.

– Поверьте мне, я в своей жизни видел много соседей, – сказал он через плечо. – Когда люди живут друг на друге, как здесь, территориальный вопрос обостряется.

Бывало, люди врывались на площадки, где уже работала его бригада, и пытались выхватить инструменты у них из рук; не раз угрожали ему, юридически и не только; обвиняли его в своих неудачах, болезнях и расстройствах, иногда во всём на свете, потому что некоторые – он указал при этом под ноги – никогда не возьмут на себя ответственность и всегда будут искать виноватого. И несмотря на то, что его, казалось бы, трудно в чем-либо обвинить – он всего лишь воплощает чужие цели и желания и делает свою работу, – он часто оказывается на линии огня.

– Не возражаете, если я осмотрю заднюю сторону дома? – спросил он.

Мы вышли на мою половину сада, чтобы он мог осмотреть дом оттуда. Когда мы открыли дверь, облако спугнутых голубей, громко хлопая крыльями и клекоча, вспорхнуло в воздух. Строитель схватился за грудь.

– Напугали до полусмерти, – сказал он извиняющимся тоном, с хрипом посмеиваясь.

Беспорядочная стайка птиц грязноватого оттенка тяжело уселась обратно на карнизы и водосточные трубы, идущие поперек кирпичной кладки.

– Господи, – сказал строитель, прищуриваясь. – Их там сотни. Я не люблю голубей, – сказал он, вздрагивая. – Жуткие твари.

И правда, в том, как птицы собирались на карнизах в ожидании еды, было что-то зловещее. Бывало, они устраивали переполох, клевали и толкали друг друга, взлетали в воздух и затем лихорадочно пытались снова занять свое место. Дома по обе стороны сада стояли безучастно, будто притворяясь, что не замечают затесавшегося между ними запущенного собрата. Отсюда были видны их спокойные, ровно выкрашенные задние фасады, смотрящие на ухоженные сады с зонами для барбекю, садовой мебелью и душистыми цветочными клумбами. Летними вечерами я часто сидела в темной кухне и наблюдала за соседями, чей сад был виден из моего окна: в теплое время вся семья часто ужинала на улице, дети допоздна бегали и смеялись на лужайке, взрослые сидели за столом и пили вино. Иногда они говорили на английском, но чаще всего на французском или немецком: они принимали у себя друзей, и часто, сидя в темноте незнакомой комнаты, я слышала гул иностранной речи и терялась, забывая, где я и в каком периоде жизни нахожусь. Свет из окна на цокольном этаже падал на наш убогий сад, так что тот становился призрачным, похожим на руину или могилу с черным ангелом, возвышающимся в центре. Казалось странным, что эти два полюса – отвратительное и идиллическое, смерть и жизнь – могли быть так близко друг к другу, но не имели возможности друг друга изменить.

Сад справа от моего принадлежал семье профессоров. Геометрия его дорожек, покрытых гравием, абстрактные садовые скульптуры и редкие папоротниковидные растения – всё указывало на то, что сад тщательно спланирован и располагает к созерцанию. Иногда я видела кого-то одного из соседей, сидящего на скамейке в тени и читающего книгу. Однажды они заговорили со мной через забор. Они спросили, не против ли я дать им немного яблок; моя предшественница, сказали они, обычно их угощала. Заброшенная яблоня в моем саду, вероятно, сорта Брэмли. Она дает удивительно хорошие яблоки. Женщина, жившая в моей квартире раньше, щедро угощала своих соседей, обеспечивая их яблочными пирогами на всю зиму.