Случайные прохожие, ранние дворники и работники, бредущие от электричек, кидали равнодушные незамечающие взгляды на сгорбленную фигуру. За что? Почему никто не пытался помочь? Даже если никто не сумел бы.

Так же, а порой гораздо хуже, выглядели обычные люди, и к ним тоже никто не подходил. Многие пугливо прибавляли шаг, возможно, опасалась попасть в когти собственной совести. А так… не обернулся – не было. Иные просто не смотрели в его сторону, витая в своих измышлениях, считая их более важными, чем чья-то посредственная жизнь.

Евгений исподлобья следил за людьми, цепляясь за серый кирпич. И наблюдения размывали границу дозволенного: чудилось, что никто из них не заслуживает прощения за этот цинизм равнодушия. Канистры с кровью, еда. Хотелось отдать свою паршивую человечность на поругание воле зверя.

Вскоре Евгений немного пришел в себя и выпрямился. Он уже жадно выискивал жертву, когда послышался беззаботный ломкий басок:

– Здорова, Жека! Эй, не узнаешь, что ли, братан?

– Здрасте! Да… узнаю… конечно, – рассеянно ответил Евгений, словно выныривая из глубокого омута. Он рассматривал подошедшего юношу, одного из тех, кто считал его другом. Да каким другом… приятелем по распиванию пива за оградой школы.

– Ну ты че, как? Не видать тебя.

– Болею, – сдержанно отозвался Евгений.

– А тут чего шатаешься у свалки? На иглу, что ли, сел? Или набухался и от предков прячешься? Я от элки шел, а тут ты. Че-то странно… О, плащик модный, снова в готы подался? – Приятель не понимал, посмеиваясь собственным плоским шуткам и пересыпая речь нецензурными словами, как мех – нафталином. Он даже не представлял, в какой опасности находился.

– Да-да. Нет, не набухался. Я так… гулял. А ты на дачу ездил? Огород, что ли, копал? – кивал Евгений, почти не слушая. Примерно так и строилось большинство бесед с «друзьями». Что теперь, что раньше приходилось врать, иногда не совсем врать, просто изображать заинтересованность. Среди множества знакомых он не выделял именно друзей, свой и чужой в любой компании.

«Да ведь я… я сейчас наброшусь на него и выпью досуха, – с ужасом понял Евгений, когда красная муть заволокла глаза. – Так и будет. И плевать, что день. Пошло оно все… Пошли они все. Лучше в одиночестве, лучше сдыхать от голода, когда рядом некого есть».

И он побежал, кинулся прочь по скрипящему разбитому асфальту, оставляя приятеля в замешательстве:

– Э, Жека? Ты куда?

– Никакой я не Жека.

«Евгений… Евгений», – думал вампир и не знал, имеет ли право зваться своим человеческим именем. Ему всегда нравилось гордо величать себя в мыслях и перед друзьями Евгением, хотя для домашних он оставался неизменным Женькой, а для друзей Женьком или Жекой. Но ему не нравилось, он почти ненавидел эти небрежные сокращения, всегда чувствуя себя кем-то важным, рожденным для чего-то великого. Возможно, прекрасного.

Но один вампир февральским вечером решил иначе. И Евгений теперь сожалел, по-взрослому рассудительно и опасливо. С ним творилось нечто паршивое, очень паршивое. И если этот парень из школы на замечал – его проблемы. Превращаться в убийцу по глупой случайности не хотелось.

Приятель покрутил пальцем у виска и с неприятным смешком махнул рукой. Каждый пошел своей дорогой. Лишь сущность вампира после контакта с «кровяным баком» безмолвно и мучительно выла, требуя утолить голод. А душа человека колыхалась тяжелым раздумьем о дружбе и одиночестве. Похоже, «приятель» даже не заметил, как изменился его знакомый.

– Ну и пошел ты лесом, – фыркнул Евгений, не рассчитывая, что его услышат. Он обогнул свалку, побрел по надземному переходу на другую сторону платформы, потом снова вернулся. Без цели. У него даже не было денег на билет, чтобы уехать куда-нибудь, далеко-далеко. И еще он чувствовал, что хозяин не отпустит, велит возвратиться в границы очерченного МКАДом круга.

«Мне не сбежать», – отчетливо проговорил себе Евгений. И даже не поежился.

Мало-помалу день склонялся к вечеру, удлинялись туманные тени, предвещая превращение в монстра. Каждый закат ныне представлялся острой гранью, границей между двумя мирами, жизнями, сущностями, которые с большим трудом уживались в одном тщедушном теле. В одном человеке, далеко не стальной силы воли.

Ему казалось, что он торчал на свалке больше суток не для того, чтобы изолировать себя от людей. Какая-то часть его разума и звериного инстинкта подсказала, что среди случайных бродяг и мусорщиков может встретиться кто-то, кто и заслуживает смерти, расплаты.

«Ну и что мне делать? Маньяков теперь караулить по темным улицам? А потом ими закусывать? Да уж, видел я и такое в кино. Только, сдается мне, все не так просто, – прикидывал Евгений. – Да еще эти заметки, что меня укусил не просто вампир, а аж какой-то асур. Кто такие вообще асуры? Что-то из индийской мифологии?»

Весь день он слонялся вокруг свалки, слушая гудки электричек и товарняков. Теперь он существовал на изнанке мира, не на Зеркале, а на вполне реальной изнанке, на обратной стороне скомканного фантика, покрытого жирной фольгой, к которой липли мухи. Общество потребления любило красивые упаковки, жило одним днем, словно мотыльки. Все сводилось к упаковкам и бесконечному бегу, достижению целей. И страху. Все они, люди, бежали по кругу. И боялись – не успеть, не достичь, потерять. Не боялись ночных тварей, запретили себе верить в их существование еще в начале двадцатого века. Зря.

Вампир же шел, неторопливо, бесцельно, без пункта назначения. Наступала ночь, и он не сомневался, что вновь атакует кого-то. Или атакуют его. Он даже удивлялся, почему Дарк до сих пор не добрался до него, такого уязвимого посреди зловонных испарений мусора и гудрона. Как будто алый плащ скрывал от постороннего внимания.

«Как же все надоело… Ожидание. Еще этот тип, который вроде как мне помог, – тихо злился Евгений, наматывая круги. – Все любят поговорить. Говорить, кричать, пропагандировать. Как же все надоели! Как все бесят! Но почему тогда так одиноко?»

И, словно услышав его, в голове ярким маяком вспыхнул голос. Он звал, почти приказывал, только на этот раз без слов. Он играл и переливался, как флейта или скрипка. А впрочем, ничего не существовало. Евгений потер виски, но неуловимое колебание, как инфразвук, продолжало пронизывать все тело. Он двинулся вперед, словно в кромешном мраке, ориентируясь по неслышному звуку.

Смеркалось, тени прохожих, бегущих в неизвестность, заметно удлинились. Евгений покинул пределы свалки, он все шел и шел, почти бежал на зов. Приказ? Нет, просьбу подойти, словно кто-то обещал поведать нечто очень важное.

Внезапно все прекратилось, Евгений нерешительно остановился, огляделся: вокруг молчал глухим бурьяном забытый пустырь. Лишь издалека доносился стук колес поезда дальнего следования.

– Ну и… кто меня сюда привел? – Евгений вздрогнул, ругая себя за наивность. Но в последнее время разум его слушался через раз, все больше проваливаясь в инстинкты и рабское подчинение. Он ждал, что перед ним предстанет «хозяин», тот, кто обратил его. И человеческое желание врезать по гадкой роже пересиливало иррациональное оцепенение раба крови.

– Adsum! Кхм, если не знаешь латыни: я здесь!

Евгений встрепенулся, словно встревоженная куропатка. Еще миг назад он в одиночестве топтался на мерзлом растрескавшемся грунте пустыря, а теперь перед ним спокойно стоял человек в черной толстовке и кожаных брюках с заклепками. Лицо с крупным острым носом белело смутным пятном под тенью капюшона.

– Кто… кто вы? – дрогнул голос Евгения. Он узнавал своего нежданного спасителя, который подарил красный плащ. Мужчина среднего роста спокойно стоял, полуулыбаясь крупными губами, опустив длинные руки. Ничто в нем не выдавало напряжения, которое предшествует нападению. Вскоре незнакомец ответил хриплым каркающим голосом:

– Имя нечасто имеет значение в мире людей. Личность, которую стремишься подчеркнуть, также превращается в серое ничто, когда каждый пытается выделиться. Лишь немногие смиренно признают свою одинаковую природу. Те же, кто по-настоящему выделяются, обычно силятся скрыть свою сущность, но не выходит. Я из таких, к сожалению. И у меня нет имени.