– Получается, что так. Потому что вмешательство – еще хуже, – болезненно вздохнул Сумеречный Эльф, как будто задели его самую глубокую незаживающую рану; он отмахнулся: – Не обращай внимания. Ты-то жив.

Воцарилась неприятная неискренняя тишина. Разговор не приободрял, а новые детали правды о силе Сумеречного Эльфа только заставляли все глубже смыкать створки ненадежной раковины отчужденности.

– Жив. А жизнь бессмысленна, – беспричинно подытожил Евгений. – Такая жизнь. Да и вообще… жизнь.

Утверждение прозвучало спокойно и покорно, точно пересказанная на уроке аксиома из учебника геометрии. Евгений не знал, какого эффекта пытался достигнуть. Родители обычно злились на подобные его демарши, а Эльф не реагировал, как будто соглашаясь. Может, понимал кое-что лучше обычных людей, может, наоборот, не понимал совсем ничего.

– Был здесь один такой же «фрукт», – отозвался спокойно и сдержанно собеседник. – И не только здесь. И в других мирах были. Такие же.

Гнев! Неприязнь! Они всколыхнулись в душе Евгения шипящим клубком змей: его посмели с кем-то сравнить, примазать к бестолковому большинству. Такой же! Кто-то посмел копировать его, неординарную и неповторимую личность.

– Злишься, – усмехнулся Сумеречный Эльф. – Пытаешься довести меня, ждешь, когда же на тебя обрушится пресс воспитательного гнева. Ты так привык к нему за шестнадцать лет… Тяжелый пресс жестокого молчанья. Или крики: «Все ради тебя, для твоего блага, неблагодарный мальчишка». Этого ведь ждешь? Но не дождешься.

– Я не… нет! – вздрогнул Евгений, понимая: чужое непознанное существо может просто уйти. Плюнуть и бросить.

– Я не строгий отец. Я путеводный ворон на твоем пути «по ту сторону», – подхватывая мысли, ответил Сумеречный Эльф. – Но по этой жизни ты идешь самостоятельно, один на один с собой. Что же касается бессмысленности… Я пришел к выводу, что все имеет смысл, даже его отсутствие.

– Парадокс, – отозвался Евгений, как доморощенный профессор.

– Парадокс – это уже не столь пустая материя, как бессмысленность. Тот же парадокс в вопросах начала и конца. Есть жизнь и вечность. Остальное – лишь отрезки времени, которые тоже не обладают ни началом, ни концом. Хотя вряд ли тебя волнует такой оттенок смысла.

– Да уж. Вечность в бессмысленности – такова участь вампира? – фыркнул Евгений.

– Посмотрим. Заруби себе на носу: если тебе позволили прийти в этот мир, значит, это уже чудо. И то, что тебе вручили нить судьбы, повелев осторожно скатать клубок, тоже чудо.

Евгений отвратительно сморщился, обнажая клыки, и негодующе воскликнул:

– Да ты такой же! Такой же, оказывается!

Сумеречный Эльф безнадежно вздохнул, отвечая:

– Такой же «противный взрослый»? Понимаю, в разных вариациях ты сто раз слышал эти слова. Особенно когда тебя в очередной раз находили с надрезанными венами.

– Да что ты… знаешь… – замялся Евгений.

Он и правда часто «баловался» с канцелярским ножом. Лет в четырнадцать-пятнадцать он едва не довел мать до нервного срыва своими постоянными попытками навредить себе. Она-то считала, что он намерен свести счеты с жизнью.

Иногда и он так считал, оставляя глубокие борозды на запястьях, предплечьях и ногах. До скорой и больницы ни разу не доходило, только отчим утомлял бесконечными воспитательными беседами, накладывая пластыри и перетягивая бинты.

Наверное, ему хотели добра, а Евгений… сам не знал, чего хотел. Сделать больно. За что? За ту холодную комнату, в которой только игрушечные динозавры оставались ненадежными защитниками от жестокого «мира взрослых». Он мстил за то, что мать была несчастна? И делала несчастным его. Странный повод для мести. Но складывалось именно так.

В какой-то мере нападение вампира воспринималось частью сознания как неизбежность. Будто он призвал эту тьму своей черной неблагодарностью по отношению к тем, кто не желал ему зла.

– Все я знаю, – отозвался Сумеречный Эльф. – Знаю, насколько ты ненавидел отчима, которого просили называть отцом. Ты обвинял его в ущемлении твоей свободы. Но беда-то не в этом.

– И в чем же, господин психолог? – дичился Евгений, отползая к краю дивана, подальше от собеседника, небрежно примостившегося на подлокотнике.

– Да не дерзи, я и прибить могу, – щелкнул костяшками пальцев Сумеречный Эльф. – Хотя когда я последний раз кого-то бил… Хм… Когда вместо тела одна видимость…

– Ну, прибей!

– Не буду. Ты только и ждешь ведь. Просто жаждешь хорошей затрещины. Но суть-то в другом. Ты, как и все живое, искал ответ на вечный вопрос: «Зачем?» Из-за чего едва не сошел с ума. Теперь все объясняешь обращением в вампира, весь свой гнев, всю ненависть к людям. Но не замечаешь, что в тебе все осталось неизменным, в твоей душе. Ведь она-то одна. Единая и неделимая. Ее не прокусить клыками.

– Банально! – с надрывом воскликнул Евгений, сиротливо обхватывая измятую подушку и утыкаясь в нее подбородком, нервно втягивая нижнюю губу. Серьга-кольцо все еще была на ней, металлический вкус в какой-то мере успокаивал.

– Банально… – эхом передразнил Сумеречный Эльф. – А что небанально, то кошмарно. Считаешь, огромное счастье стать оружием против асуров в шестнадцать лет? Отдав все свои человеческие воспоминания. Да, я сделал свой выбор. Небанально, конечно, не помнить начала, не видеть конца, казаться свободным, но биться в клетке.

– Да что все это значит?

– Ладно, проще говоря, я тоже всегда стремился выделиться. А потом… принял эту силу. И вот тогда взвыл, когда оказалось, что почти божественная мощь предполагает сохранение баланса множества миров, но не позволяет вмешиваться.

– Ты правда обладаешь такой силой?

– Практически. Всего три запрета: не воскрешать мертвых, не вмешиваться в ход времени, не помогать тем, чьи судьбы видишь до конца. Выбирай, какой кажется более ужасным. Вот она, моя цена уникальности, – тяжело подытожил Сумеречный Эльф, но продолжил: – Я бы все отдал, чтобы стать обычным человеком, имеющим право на счастье и покой. Но у меня отняли даже право умереть. И я уже не уверен, что эта великая война с асурами имела смысл, потому что маги-ученые моего родного мира создали нас, оружие, Стражей Вселенной, которые оказались едва ли не опаснее асуров. Из тринадцати уцелел я один. А остальные… кто-то умер, кто-то сошел с ума и превратился в монстров.

– Думаешь, мне сейчас легче стало? – Евгений вздрогнул.

– Так я и не утешал. Я не психолог, а псих. Один из тринадцати.

– Думаешь, мне станет легче от того, что я узнал, что в космосе еще сколько-то п-психов с мегас-с-силой? – испуганно воскликнул Евгений, запинаясь и заикаясь. Рассказы Сумеречного Эльфа нравились ему все меньше.

– Я один. Последний, – отмахнулся собеседник. – Об этом можешь не волноваться. Но другой дряни в космосе тоже хватает. И в других мирах.

– Тогда ты это… хочешь, чтобы я тебя пожалел, что ли? – скептически протянул Евгений, но сглотнул горький ком, вставший поперек горла.

– Нет, всего лишь рассказываю цену уникальности, к которой многие так стремятся. – Сумеречный Эльф пожал плечами. – Да еще ты давно хотел узнать, кто же я на самом деле. Всего-то… антикризисный менеджер планетарного масштаба. Не очень успешный и неэффективный к тому же. В общем, в шестнадцать лет я превратился в скитальца, наводящего ужас, неспособного существовать в полную силу, по-настоящему.

– Существовать… – зацепился за слово Евгений. – Какая же разница между жизнью и существованием?

– Да. Вернее сказать: жить в полную силу. Я не живу уже две с половиной тысячи лет, – кивнул Сумеречный Эльф.

– Мне кажется, я с рождения существую, а не живу, – пробормотал Евгений.

– Пора начать.

– Так теперь поздно! Я – вампир.

– Банально, – поддел собеседник. – И я не могу превратить тебя в человека.

– Почему? Ну почему? То самое невмешательство? – требовал разъяснений Евгений.

– Отчасти. Тебя укусил асур. А асуры соткались из пороков людей, – кивнул Сумеречный Эльф.