– Она ведь внучка профессора и начальника Управления торговли. Но нам такие внучки не нужны! – едко добавила завуч. – Она у вас сама черт, просто черт какой-то…
– Лечить таких внучек надо, чтобы не кусались… – сказала учительница.
Ходульное выражение «я такого не ожидал» было как раз о Дусе: она чего угодно ожидала от первого дня в школе – насморка, кашля, температуры, но такого не ожидала!..
Есть родители-бойцы, которые бросаются в атаку: кричат ребенку «Быстро выйди из угла!» и уходят со словами «Вы сами дуры!» или «Я вам еще покажу!». Это неплохая тактика: в таких случаях учителя обычно бросаются вслед и предлагают уладить конфликт на месте, без жалоб в вышестоящие инстанции. Есть такие родители, но это не Дуся. Бывают еще родители – не бойцы, они с достоинством отступают. Дуся отступила без достоинства: просто закрыла глаза, пытаясь избежать Ужаса. Стояла с закрытыми глазами и вдруг явственно услышала голос. «Как твоя фамилия?» – спросил голос.
Это было в Одессе, в конце войны. Дуся жила у родственников. Ей исполнилось семь, и ее отправили в школу посреди года, одну. Дуся пришла в школу без банта, побритая наголо, одетая в странное одеяние: одеяние когда-то принадлежало Дусиному отцу и называлось «кальсопара». Это были кальсоны и рубашка – то, что сейчас называют «зимнее белье». Дуся выглядела в подвернутой со всех сторон кальсопаре как нищая. Она вошла в класс бочком, села за свободную парту и попыталась слиться с партой, чтобы ее не заметили.
– Новая девочка, как твоя фамилия? – спросила учительница.
– Мандельбаум, – привстав, прошелестела Дуся. Она была необыкновенно застенчивая девочка в кальсопаре, без банта, сирота.
– Мандель-что? Еще раз громко и четко! У тебя что, голоса нет?
Дуся поняла: всё погибло, всё!
– Фамилия! – требовала учительница.
Дуся молчала. В Дусиной голове, без банта и без мыслей, как пойманная птица, бился голос «фамилия, твоя фамилия!».
– Таня Львова, – сказала Дуся. Таня Львова была соседкина дочка.
Учительница записала в журнал «Таня Львова». Сколько времени Дуся прожила в Самом Страшном Кошмаре, полгода, год, вечность? Что ей будет, когда все откроется, ее посадят в тюрьму? Как все открылось и что ей за это было, Дуся не помнила.
– Нам можно идти? – спросила Дуся. Глаза у нее были побитые, как будто ее со всех сил мазнули тряпкой по лицу. Мура, ее нежный птенчик, любила весь мир, весь мир любил птенчика, а такого она не ожидала…
– Нет, нельзя. Пусть она сначала скажет, как положено.
– Можно выйти из угла? Я больше не буду, – сказала Мура. Она уже знала, как положено.
– Нет, ты будешь! – Учительница покачала головой. Она была незлая, просто чувствовала, что Мура будет. – Подумай сама, ведь ты из хорошей семьи!
– Да, я из хорошей семьи, – подтвердила Мура из угла, при Дусе она почувствовала себя почти прежней, почти свободной. – Мой дедушка – профессор, и его дедушка – профессор, и дедушка того дедушки – профессор, ну, а потом, конечно, моя прапрапрабабушка, обезьяна Мария.
– Обезьяна?..
– Люди же произошли от обезьян, так? Дед произошел от этой прапрапрабабушки. Она была царская фрейлина. У нас у Дуси нет наследства, потому что у нее нет родственников, только сестра, а многих ее родных убили за то, что они евреи, а у Лизы есть наследство, царская брошка от прапрапрабабушки обезьяны Марии, думаю, что она была дрессированная, раз служила при дворе.
Учительница посмотрела на Муру остекленевшими глазами, и Мура тут же спохватилась: воспитанный человек не только рассказывает про себя, но и интересуется, как обстоят дела у собеседника.
– А вы от кого произошли? Говорите смело, тут нечего стыдиться, – подбодрила Мура. – …Ну, если не хотите, не говорите, у всех есть секреты…
– Какая у ребенка развитая речь, – неожиданно умилилась учительница. – Вот она, ленинградская интеллигенция…
– Ленинградская интеллигенция не кусается, – сухо сказала завуч. И решила прекратить этот балаган, внеся в разговор практическую нотку: – Завтра я хочу увидеть либо Марию в приличном виде, либо вас у себя в кабинете… Заберете документы, невзирая на прекрасно развитую речь, дедушек-профессоров и бабушку-обезьяну Марию.
Дуся схватила Муру, как ястреб свою добычу, и помчалась домой. По дороге домой она перебирала все оттенки своей вины: уступила натиску Лизы, отпустила Муру в школу… отпустила, упустила, выпустила из рук!.. И, конечно, спросила Муру – почему? Почему все это – почему две драки, один укус, два киселя?.. Дуся спрашивала ее с разным выражением. И строго – почему?! И ласково – почему? И как будто невзначай: да, кстати, почему?.. Всякий раз Мура отвечала одно и то же: «Я больше не буду». Мура любила просить прощения. Многие дети ненавидят просить прощения, а Мура любила: просить прощения было как будто стереть все плохое тряпочкой, и можно начинать сначала. Сейчас был как раз подходящий случай начать сначала, впереди Муру ждала прекрасная жизнь, ведь она уже была в школе, и на этом все!
Дома их встречал Дед с пирожными, Совсем Не То была в отпуске, и он сам ходил в «Метрополь» за крошечными кукольными пирожными, чтобы отпраздновать первый день, который Мура провела в обществе. В коробке (коробка особенная, белая, вкусная, с надписью «Метрополь») лежали корзиночки с розовым кремом, буше, эклеры… Мура особенно радовалась эклерам. Муре в жизни встречались всякие эклеры: с обычным кремом, ванильным и шоколадным. Больше всего она ценила шоколадный крем, и в этот раз с эклерами было везение.
– Ну что, восхищались? – привычно поинтересовался у Дуси Дед.
Дуся промолчала, а Мура кивнула, – восхищались.
– Когда я стояла в углу, сказали, что у меня хорошая речь. Хорошая речь – это раз, больная – это три.
– А два что? – обескураженно спросил Дед.
– Два – что я черт.
И они начали праздновать, Мура искренне праздновала свой первый и последний день в школе, но чувствовала, что Дед с Дусей делают вид, что празднуют, а сами думают «какой ужас» и «что же все-таки произошло?».
– Теперь все хорошо, – заверила Мура с набитым ртом.
Дуся и Дед подумали: хорошо, что хорошо, но все же было бы любопытно узнать, о чем идет речь.
– Но почему ты, наша дорогая Мура, наша любимая девочка, объективно самая лучшая, вылила на соседок кисель? Тебе не нравятся другие дети, ты не любишь кисель? Я ведь знаю, что ты не так уж сильно хочешь быть чертом. Зачем ты всех обижала?
Мура кивала: не нравятся дети, не любит кисель, не так уж сильно хочет быть чертом. Но не смогла сказать, зачем она обижала детей. Она не знала, зачем она их обижала. Так же часто бывает, что тебя спрашивают, почему то, почему се, а ты не знаешь.
– Дай гарантии, что ты исправишься, – нетерпеливо прикрикнул Дед.
Но Мура не хотела давать гарантии.
– Зачем мне что-то тебе давать, если я больше никогда не пойду в школу?
То, что случилось в школе, было загадкой для нее самой, как будто случилось не с ней. На первой перемене ей было непонятно и страшно, зачем мальчик подошел к ней близко. Она не успела подумать, зачем он подошел так близко, и выставила вперед руку, а он на нее наткнулся… и вдруг оказалось, что это драка, которую устроила она, Мура. Ну, а потом она уже вообще не понимала, что делает… С киселем-то, пожалуй, понимала: она не хотела, чтобы девочки с ней разговаривали, кисель – это была превентивная мера, пусть лучше сидят в киселе на всякий случай.
Ах, вздохнула Мура, ах, вздохнула Дуся и потрогала Муре лоб, а Дед позвонил Второй бабушке и попросил, чтобы она пришла на расширенное заседание кафедры… то есть на Семейный совет. Вторую обычно не приглашали на Семейный совет, но после Лизиного развода ситуация была решительно иная: Вторую нельзя отстранять от внучки, Вторая должна сидеть на почетном месте.
К Лизиному разводу Дед с Дусей отнеслись по-разному. Дуся, если покопаться поглубже, почти радовалась: исчезла угроза, что Лиза когда-нибудь заберет Муру, теперь Мура окончательно и навсегда принадлежит ей. Дед был страшно расстроен и считал своим долгом какое-то равновесие соблюдать: у реки два берега, у Муры две семьи, пусть у Муры будет как можно больше людей, которые ее любят. Когда Вторая физически присутствовала рядом, Дед раздражался и ничего не мог с собой поделать, но за глаза проявлял симпатию и был горд своей великодушной нечестностью.
