***

Сердце над любовью не властно, и узы брака не властны – в этом Сашенька Орлова убедилась, как только прочла в газете заметку о возвращении Макса Волошина из Парижа.

Они были знакомы давно, лет семь, Макс успевал заводить романы и рушить их в одночасье, он даже успел жениться на художнице, однако срок его браку был дан – год, художница, кажется, изменила, и с горя Макс умчался в Европу.

Сашенька пережила все фазы любовного недуга, и тоже вышла замуж, намереваясь исцелиться полностью и безвозвратно. Мера – радикальная, а достоинства супруга перед легкомысленным, сумасбродным Максом были очевидны: Сашенька расцвела, привыкла к роскоши, муж требовал, впрочем – мягко, чтобы она оставила службу, но тут молодая женщина проявила характер. Сказать честно, сидя дома, она совсем заскучала бы с этим усатым педантом.

И вот на тебе – заметка. Несколько строк, а как кольнули!

Проведя весь вечер и всю ночь в слезах, в меланхолии и недомоганиях, наутро она вскочила и рьяно принялась переворачивать гардеробную в поисках куньей горжетки и платья, которого муж особенно не любил. Супруг, с вечера озадаченный, утром только ходил вокруг, хмурился и говорил: «Нда-с!». А потом сел в свой автомобиль и, мрачный, умчался в контору.

Сашенька оскорбилась, в пять минут обвинила мужа во всех своих женских несчастьях, потом натянула его нелюбимое платье – оно показалось ей в высшей степени magnifiquement, накинула горжетку поверх элегантного пальто, вызвала таксомотор и отправилась в гимназию, готовая свернуть горы, лишь бы вовремя прибыть к «Норд-Экспрессу» из Парижа.

За те два года, что он провел во Франции, Волошин вдруг стал известен, более того – популярен, стихи его печатались в Париже и долетали до России, как бы отшлифованные расстоянием. А ничто так не пьянит красивую женщину в любви, как деловой успех ее избранника. За маленькой заметкой в газете Сашенька как в оптическую трубу разглядела будущность Макса, и перспектива рисовала прекрасные картины. Она искусала губы от досады на саму себя в поездке до Варшавского вокзала. Возможно, она была слишком примитивна для поэта, возможно, ей следовало быть такой же оригиналкой, как сам Макс?

Когда таксомотор остановился у компактного, оранжевого в лучах солнца, здания вокзала, из Сашенькиной головы упорхнули последние сомнения. Она должна видеть его, и она увидит!

Вокзал, вопреки обыкновению, был полон не только обычными встречающими, но и явно посторонними оживленными людьми. Здесь толпились курсисты, журналисты, господа окололитературного круга, «начинающие поэты», «утвердившиеся поэты» и те, кто просто падок на бесплатное развлечение по какому бы то ни было случаю.

Не особенно раздумывая, что именно она скажет ему при встрече, Сашенька прошла через вокзал, не упуская возможности лишний раз взглянуть на себя в зеркала, и вышла к посадочным платформам.

Вокзал был оснащен прекрасно и являл собой тот особый архитектурный стиль, что отличал авангардные тенденции времени. Для удобства пассажиров и встречающих над платформами протянулся великолепный каркас из стекла и железа – весьма практичное новшество, отлично защищающее от погодных неудобств. Одно «но»: из-за паровозного дыма каркас очень скоро закоптился так, что солнечные лучи уже не проникали сквозь стеклянную крышу. Впрочем, это могло волновать разве что начальника вокзала, ратующего за порядок на вверенном ему объекте.

Глядя на стеклянный шатер, поддерживаемый железным каркасом, на стайку чирикающих курсисток, на городового, бросающего на них осуждающие взгляды, на патлатого фотографа, толстыми пальцами проверяющего исправность своего портативного пластиночного аппарата, Сашенька чувствовала, что ее переполняет ощущение значительности момента. Видит Бог, она всегда желала Максу только добра, он – ее единственный мужчина, ради которого… и так далее.

Толпа заволновалась, подалась вперед, и это означало только одно: «Норд-Экспресс» приближался, скользил по стальным сверкающим путям, пар вздымался и клубился, колеса не стучали, а пели: «чух-чух-чух». Сердце Сашеньки часто-часто забилось, когда она увидела сначала дым, затем – паровоз, а затем и весь поезд, изогнувшийся на повороте.

«Норд-Экспресс» всегда привозил в Петербург праздник, ведь ехали в нем самые изысканные пассажиры, их визиты неизменно давали пищу многочисленным столичным газетам. Собственно, опытные репортеры в такие дни просто дежурили на Варшавском вокзале. И, конечно же, как профессиональные встречающие, всегда оказывались в самой выгодной точке платформы. Это Сашенька поняла, когда толпа хлынула к подъехавшему поезду. Не успели темно-коричные вагоны встать, как платформа оказалась запружена людьми.

Остаться незамеченной?! Не так Сашенька рисовала себе минуту ее сегодняшней встречи с Максом. Теперь ей пришлось энергично пробираться вперед, тесня курсисток, которые имели те же намерения, что и Орлова. Спальных вагонов четыре, но в каком именно едет Макс?

Сашенька досадовала на Макса за всю эту суматоху, за свое слишком раскрасневшееся личико, за выбившуюся из-под шляпки прядь волос и за свои ботинки, которые не раз были отдавлены. Паровоз издал торжествующий звериный рев, выпустив в застекленный каркас последний столб дыма, и, наконец, остановился.

Сашенька привстала на цыпочки, надеясь разглядеть курчавую голову Макса. Куда там! Эти нахальные курсистки не церемонились, не жалели своих грошовых ботинок, высоко держали в руках букеты подвявших цветов. Да и зазевавшийся со своим аппаратом фотограф умело двигал локтями…

–А ну-ка, расступись! Куда гребешь – не видишь: дама! Ваше благородие, эдак вас тут затопчут. Позвольте – в целях сохранения… – прокричал кто-то в самое ухо Сашеньки, пахнуло одеколоном «Шипр», чьи-то сильные руки подхватили учительницу и буквально вынесли вперед, туда, где репортеры образовали полукруг свободного пространства и приготовились к работе.

Спаситель Сашеньки – молодой, чернявый, как бес, парень, весело подмигнул ей. В этот миг двери вагонов открылись и на перрон ступили пассажиры.

Конечно же, Макс ехал в первом вагоне. Он вышел, одетый с европейской элегантностью, и радостно оглядел толпу, будто показывая: вот он я! Получилось довольно комично: все-таки было в нем что-то от грузчика, облаченного в барское платье, артистический балахон сидел на Максе естественнее.

Следом из вагона вышли еще двое. Один с «деревянным» лицом, надменно-аристократичный, худой, похожий на декадента. Другой – плотный, с грубоватой фигурой простолюдина, с большим носом и крупным покатым лбом, выбритым подбородком, жидкими длинными волосами и с моноклем в глазу.

–Макс! Макс! – взвизгнули курсистки, и довольный Волошин помахал им рукой.

Тут же суета достигла апогея. Макс в толпе приезжих неспешно двинулся в сторону вокзала, курсистки с глупыми возгласами стали забрасывать его цветами. Макс отказывался позировать в одиночку, тормозил, приобняв за плечи то декадента, то того, что с моноклем, и тут же возникали магниевые вспышки.

–Господа, позвольте представить, молодые поэты: Николай, Алексей! Запомните: Николай, Алексей. Это лучшее, что я мог привести из Парижа.

Репортеры суетились, стараясь вклиниться и задать вопросы, Макс шутил, в толпе смеялись, а два его спутника хранили молчание.

Макс бросил ободряющий взгляд на своего плотного протеже, у того из-за необходимости удерживать монокль лицо казалось несколько перекошенным. Монокль упал, повис на цепочке, и молодой человек на миг потерял свое брезгливое выражение.

А в Максе все осталось прежним, и голос был тот же – звучный, идущий поверх голов. Сашенька отлично помнила – голос его многолик, как ветер, блуждающий в горах. Судя по бешеному биению сердца, она и вправду все еще была влюблена.

Из вагонов выходили прибывшие, кто-то недовольно фыркал, кто-то многозначительно улыбался, поглядывая на Макса – явно за время пути он успел перезнакомиться со всеми пассажирами «Норд-Экспресса».

–Господа, господа, пропустите, не толкайтесь же, господа! – уговаривал толпу встречающих потный городовой.