- Чего там - не было? - отозвался Семен. - Чего там - не было? произнес он громче. - Были и есть. Думаешь же вот о них, значит, есть они. О них и потом думать будут.

- Будут, товарищ политрук. Будут, как же так, чтоб насовсем...

Шишарев опустил голову:

- Заварил немец кашу...

- Ему и расхлебывать, - ответил Семен.

- Ему, - кивнул Шишарев. - А кому ж. До времени расхлебуем мы...

- Пойми, дружище, завоевать можно землю, можно захватить небо, но уничтожить идею - это еще никому не удавалось, даже богу.

- Идея? - неопределенно протянул Шишарев. - Непривычен к такому понятию, - идея...

- Как это - непривычен? Привычен. Это значит - дума твоя, дума, что заставляет делать дело, нужное тебе, твоим землякам, всем близким тебе людям. Есть же у тебя такая верная дума, Шишарь?

- Может, и есть.

Видно, задумался Шишарев.

Молча прошли несколько шагов.

- Не серчаете на меня, товарищ политрук?

- Серчаю? Это ж почему? - не понял Семен.

Шишарев поводил глазами, и было понятно, что ни слова больше не произнесет.

- Ну? - подталкивал его Семен.

- Я ничего... я так... просто... Спасибо, что в строй вернули... когда ноги сумасшедшие потащили... с перепугу. Стрелял я потом по фрицам, стрелял. И перепуг куда девался!.. А знаете, товарищ политрук, по лихому часу такому все поняли, что работу какую работать, на заводе, или в шахте там, или вот в колхозе, - я-то колхозный пекарь, - ну совсем нетрудно, хоть какая упоительная ни была б. Сравнить если с тем, что приходится теперь делать. А поди ж, делаем...

- И будем делать. Пока не закончим.

Шишарев громко вздохнул.

Семен тоже вздохнул, неслышно, в себя.

Андрей приостановился. В траве проступала вода. Болото, значит. Плохо. Плохо. Вдалеке завиднелись камыши. Болото. Подождал Семена.

- Плохо, Семен.

- Да.

- Отдых, товарищи, - сказал Андрей, и своего голоса, ослабевшего, не узнал. До чего устал он! - Пилипенко... Вано... Саша... сторожевое... охранение...

"Надо сказать... надо сказать... чтоб..." Но сказать ничего не успел: сон свалил его там, где он стоял.

Он спал, спал крепко, но мысль, что надо еще что-то сказать, не уходила, и через полминуты размежила ему веки. Но он снова ничего не сказал, все вокруг было мутно, неопределенно, и он опять заснул, и никакая мысль больше его не терзала. Его просто не было, он пропал, сник, по крайней мере для самого себя.

3

Андрей чуть не задохнулся, рот был полон болотной воды, как ночью песку, когда катился по откосу. Он и проснулся оттого, что стал захлебываться. Проглотил воду, поморщился, ощутив ее солоноватый вкус. Открытые его глаза ничего не видели, словно веки все еще были сомкнуты.

Он вспомнил, что и шагу сделать был не в состоянии и рухнул в лесное болото. Оказывается, у человека есть предел возможностям, это точно, что бы там ни говорили. Он сразу понял, что свалился в болото: лицо, когда упал, обдало жижей, руки, ноги увязли в душном месиве. Но подняться уже не смог. С минуту еще сознавал, что погружается в тревожное забытье, потом все выключилось. Больше ничего не помнил.

Он не представлял себе, сколько проспал, но чувствовал, что отдохнул, словно спал целую ночь. Он порывисто втянул в себя воздух. Воздух отдавал горечью ила и хвои.

Андрей приподнялся на локте. Из мутной болотной воды высунулись зелено-желтые мшистые кочки. Совсем низко клубился туман, и казалось, на земле, перед самыми глазами, лежало небо в тучах. А вверху всамделишное небо было прохладным и чистым. Когда в небе ни облачка, оно кажется вялым, сонным, как степь без единого деревца. Солнце разгоралось и разгоралось, сначала на вершинах разбросанных сосен, потом на стволах, потом на траве. Потом оно уже захватило середину неба и пошло, пошло... Лес наполнялся светом, теплом, жизнью. Где-то тренькнула птица; неподалеку прошмыгнул и скрылся зверек. Ухватившись лапками за тонкий стебелек, полз муравей; по сапогу двигался крошечный комочек пятнистого огня - беспечная божья коровка; над ухом прожужжала оса или дикая пчела. Все живет. Все живет, будто ничего плохого и не происходит... Тишина. Плотная, устоявшаяся тишина, в которой ни движения ветра, ни полета птиц - тишина навек. Казалось, разорвись здесь бомба, взрыв был бы не слышен. Вот так спокойно дышать, бездумно смотреть в гладкий простор неба, и пропадет война, и взорванный ночью мост, и черная холодная река, и расстрелянные лодки, уходящие под воду, все это исчезнет из сознания и даже из действительности. Захотелось уйти далеко назад, назад, во времена Пульхерии Ивановны. Вспомнилось, когда проходили в школе "Старосветских помещиков", он удивлялся, что могла быть подобная жизнь, и ужасался - ее спокойствию, медлительности, тишине. А сейчас весь он тянулся к такому спокойствию, к такой медлительности, к такой тишине. "Пульхерия Ивановна, милая старушка, кликни меня, позови, покажи, как прийти к тебе, если это еще возможно". Этот забытый людьми клочок нескладной земли не знает и, наверное, никогда не узнает, что такое война. Тут нечего делать танкам, увязнут пушки, застрянет пехота, которой стрелять здесь не в кого, смотрел перед собой Андрей. Мир, почти неподвижный, раскинулся над ним, и в мире этом нет времени - словно все остановилось в тот самый час, когда была сотворена земля.

Андрей встал. По телу потекла набравшаяся под гимнастерку болотная вода. От гимнастерки исходил гнилостный дух, смешанный с запахом взрывчатки и дыма. Андрей пошевелил пальцами ног, в сапогах переливалась тепловатая жижа.

Он увидел, из камышей, выбеленных туманом, появился Семен, с двумя котелками с водой приближался он к Андрею.

- А! - только и произнес Андрей, не то вспомнил о чем-то, глядя на Семена, не то обрадовался ему.

Семен двигался по болоту, почти скрывавшему голенища сапог.

У Семена жаркие, воспаленные глаза, он казался совсем худым, каким-то хрупким. Политсоставские звезды, нашитые на рукава гимнастерки, потускнели от воды, от грязи и из красных сделались бурыми.

- Ты что, и не вздремнул? - с виноватым видом смотрел Андрей на Семена.

- Понимаешь, - с неловкой поспешностью проговорил тот, - понимаешь, ты и сам-то спал недолго, - пробовал улыбнуться Семен.

- А, знаешь, выспался...

- И добро. Командир должен быть отдохнувшим, - уже открыто улыбался Семен. - А мы с Валериком сменили Пилипенко, Вано и Сашу, держали охрану. В общем, жизнь идет!

Чахлый, побледневший, с синими кругами под глазами, Семен был весь в движении, будто не прошел вместе со всеми трудный и долгий путь.

- Послушай, лейтенант...

Это "лейтенант" сразу вывело Андрея из состояния неопределенности. Он почувствовал себя бодрее, и все в нем требовало немедленно что-то делать, что-то предпринимать.

- Да, Семен?

- Подымай народ и давай переходить вон туда, - кивнул в сторону, откуда шел. - Там поляна. За камышами. Метров четыреста отсюда. Обсушимся и двинем дальше.

- Нам и двигаться в том направлении, - согласился Андрей. - А где Валерик?

- Я, товарищ лейтенант.

Валерик выбирался из камышей. Он тоже нес котелок и держал за ремешок каску, полную, опрокинутую вниз дном, и ступал осторожно, чтоб не выплеснуть воду. На тонкой и длинной мальчишечьей шее круглая мальчишечья голова под пилоткой. Щеки бледные, бескровные, и на них четко проступили веснушки. "Еле живой, малец", - сочувственно подумал Андрей.

- Так давай, политрук. Иди с Валериком, устраивайте стоянку, а я растрясу ребят.

Семен и Валерик ушли в камыши. Андрей слышал, в такт их движению булькала под ногами густая вода. Он глазами обводил болото. Он видел бойцов, прикорнувших где попало. Выбившимся из сил солдатам в конце концов все равно где свалиться, лишь бы поспать, хоть немного. С запрокинутыми на моховые кочки головами, с которых наполовину сползли каски, с согнутыми в коленях ногами, ушедшими в зеленую воду, лежали бойцы, беспомощные, как мертвые.