- Отвечаешь как? - дал Рябов волю своему раздражению. - Ты где, на именинах или на войне? Научу отзываться моментально!
- Я!.. - оробело выкрикнул Сянский, поправляя себя. - Я!.. - Теперь страдальческий тон выдавал его боязнь перед возможным приказанием командира.
- Рыбальский!
- Я!
- К соснам! Оба. Ты и Сянский. К бронебойке!
- Ясно, товарищ сержант.
Рыбальский побежал по ходу сообщения, потом раздались короткие, плетущиеся шаги Сянского. "Ей-богу, прибить бы такого... Гнида!"
Рябов вернулся на свое место.
5
Рыбальский влез в окоп. Рукой нашарил впотьмах площадку. Опрокинутое противотанковое ружье торчало сошками кверху. Рыбальский наощупь поставил его на сошки.
Бережно, будто это был живой, но больной человек, отодвинул он убитого бронебойщика и лег на его место, рядом с ним.
- Ложись, - отрывисто сказал Сянскому.
Рыбальский не мог отделаться от гнетущего состояния - возле, слева от него, лежал Жадан, Ваня Жадан из Очакова, и ему никогда не подняться. Еще на границе, когда началось отступление, подружились они. Делили горе, короткие радости, и махорку, и хлеб делили. Теперь Рыбальский был вторым номером у смелого и удачливого Жадана, Вани Жадана. Рыбальский знал, глубокая боль придет потом, после боя, или еще позже, когда сердцу станет опять доступно все человеческое и оно сможет, как прежде, вобрать в себя горечь потерь.
- Ложись, - снова сказал Рыбальский.
- А куда я лягу, а куда я лягу, - огрызаясь, залопотал Сянский. Этот же лежит...
Рыбальский представил себе, как Сянский брезгливо скривил свои толстые, собранные в комок и похожие на куриную гузку, губы.
- Хм-м... - вырвалось у него гневно.
- У тебя что, есть ко мне слово? - хотел Сянский понять Рыбальского.
- Есть.
- Ну?
- Дрянь.
Рыбальский громко сплюнул. В тоне слышалось и презрение, и непонимание, кто же он, этот Сянский?
- Повернулся язык сказать: этот...
- Ну, не этот... Коля Богданов...
- Передвинь Колю и ложись, - приказным тоном произнес Рыбальский. Тебе понятно, что я сказал?
- А как я его передвину, а как я его передвину, если он убитый?
Сянский услышал, Рыбальский скрипнул зубами.
Ногой отпихнул Сянский тело бронебойщика Коли Богданова, и улегся.
Рыбальский как бы и не замечал его присутствия, он прилаживался к противотанковому ружью. Он был спокоен. И уверен, что встретит танки точными выстрелами.
6
Они бежали вместе - Полянцев с двумя красноармейцами и Пилипенко. Там, где Пилипенко свернет к кустарнику, Полянцев должен взять влево, и он вслушивался, ушел уже Пилипенко или нет.
- Гаррик!
- Тут еще, тут я, не дрейфь еще!
- С чего бы мне дрейфить?..
- Прикидываешься. - В нескольких метрах ухали сапоги Пилипенко. - Был такой хмырь. На Дерибасовской семнадцать, где я жил... то есть, на Дерибасовской двадцать пять...
- Ты ж говорил, что жил на Дерибасовской сорок шесть, - напомнил ему Полянцев.
- Чего? Дерибасовская сорок шесть? Разве? Да, да, вспомнил: нам, как рабочему классу, дали лучшую квартиру. На Дерибасовской семнадцать.
- Ты сейчас сказал: Дерибасовская двадцать пять.
- А, трясця твоей матери, забыл уже. Не все равно, - семнадцать или двадцать пять? И отвяжись.
- Гаррик!
- Ну шо, обратно я за него, - пробасил Пилипенко. - Шо тебе?
- Сердито! Ишь: "я за него..." Что, имя разонравилось? - ровняя дыхание, проговорил Полянцев.
- А шо поделаешь, - топали сапоги Пилипенко. - Меня не спрашивали, как назвать. Теперь таскать этого Гарри до старости, и потом тоже.
Они перебрасывались шутками, оттого что у каждого было неспокойно на сердце.
- Думаешь до старости дотянуть?
- А то как! - топали сапоги.
- Самонадеянный товарищ...
- На войне без этого самонадейства никак.
Он шутил, Пилипенко, он шутил, как бы ничего не принимая всерьез, он и не собирался унывать, словно находился за пределами того, что окружало остальных.
- Все одесситы на ходу подметки отрывают...
- А ты думал - олухи царя небесного?
Полянцев слышал топот Пилипенко. Пилипенко тоже слышал: Полянцев еще бежал рядом.
- А сам откуда, Полянцев?
- Металл.
- С Урала, значит?
- Значит.
- Знаешь, товарищ металл, кончится вот это, и самую вкусную бабенку облапаю. Мои руки еще при мне. Во! - протянул он руки, будто Пилипенко мог увидеть, и пошевелил пальцами, как бы убеждая себя, что все в порядке. Самую вкусную.
- Бабы, они все вкусные...
- Все, - сразу согласился Пилипенко. - Ну, привет! Я поворачиваю.
- Привет. Я тоже...
Топот сапог отдалялся.
"Не проскочить бы мимо", - забеспокоился Полянцев. Он приостановился. Где-то здесь должны быть эти сосны, шесть сосен, помнил он, шесть сосен. Он услышал тупой стук - споткнулся, наверно, о выдавшиеся наверх толстые корни бежавший впереди боец и упал.
- Есть, есть... Сюда! - звал тот боец. - Добрались! - И тюкнулся в окоп.
Полянцев и второй с ним, тихий красноармеец Пулька, недавний слесарь-водопроводчик домоуправления номер девять, что на Сретенке в Москве, шли на зов. Вот они, сосны. Он и Пулька двигались осторожным шагом.
- Ты где? - окликнул Полянцев бойца, того, что свалился в окоп.
- Тут я... - Голос справа.
Так и есть, три стрелковые ячейки.
- Ложись, Пулька, влево.
- Ага.
Полянцев, ощупывая на поясе гранату, сделал еще несколько шагов. Вот здесь, чуть выдвинутый, должен быть окоп, тот - между правой и левой ячейками. Он подумал, что ему показалось: из окопа раздавался невнятный стон... И тут же Полянцева пронзила мысль: кто-то из отделения Юхим-Юхимыча. "Не все убиты?" Выставив вперед руку, пошел немного быстрее, стон становился явственнее, громче.
Полянцев прыгнул в окоп.
- Кто? - опустился Полянцев на колени и наклонился над кем-то. - Кто?
- Та Юхым... Ой...
"Юхим-Юхимыч? Жив?"
- Куда тебя, а?
- Хиба ж я знаю? Кудысь тут... - Чувствовалось, раненый сдерживался, чтоб не застонать в голос. - У живит сдаеться... Силы нема пидняться...
- А зачем? Подниматься зачем? Дело теперь короткое будет. Кончим, я тебя в траншею перенесу.
- Попить бы... - словно и не слушал его Юхим-Юхимыч. - Пить. Каплю воды хоч. Высох весь...
- Потерпи, друг. Кончится вот петрушка эта, перенесу тебя, там и напьешься вдоволь. Потерпи, говорю.
Юхим-Юхимыч смолк. Полянцев коснулся рукой гимнастерки Юхим-Юхимыча. Как решето, тело его обильно пропускало кровь, и кровь, почувствовал Полянцев, была теплой. Потом положил ладонь на лоб Юхим-Юхимыча, пальцы соскользнули и легли на губы. Горячим и беспомощным ртом хватал Юхим-Юхимыч воздух.
- Лежи спокойно, - сказал Полянцев. - Не кидайся туда-сюда. Сможешь улежать спокойно? Тогда больно не будет, а главное - из тебя вся кровь не уйдет. Так сможешь?
- А бис його знае, - натужно и слабо произнес Юхим-Юхимыч. - Попробую хиба...
И, будто наперекор, стал ворочаться и никак не мог принять удобное положение и улечься спокойно, чтоб не было больно и чтоб вся кровь из него не ушла.
Полянцев отодвинулся от Юхим-Юхимыча. "Цел ли дегтярь"? - подумал. Есть из чего стрелять?" Он нажал на кнопку карманного фонарика. На дне окопа вспыхнул быстрый кружок. Ручной пулемет, как длинная птица, уцепившаяся лапами за землю и недвижно замершая, стоял с приподнятым стволом. Отлегло от сердца. Полянцев успел увидеть и лицо Юхим-Юхимыча необычно костлявое, с косыми полосами приставшей ко лбу земли. Потом он нащупал диски с патронами, семь дисков.
- Как там у тебя? - крикнул направо.
- В порядке. - Полянцев услышал, как тот двинул затвор винтовки назад-вперед.
- Винтовка в порядке? - крикнул налево.
- В порядке. Вот она, лежит. Да патронов не нахожу, - голос Пульки из левого окопа.
- Есть патроны. Есть... - прохрипел Юхим-Юхимыч.
