- Заходь, раз пришла, - доносилось будто издалека.
Мария неуверенно шагнула и остановилась перед женщиной. Что сказать? Она не знала. Вид ее сказал женщине все, и та посторонилась, пропуская ее в сени.
- Заходь... Заходь...
Женщина закрыла за собой дверь, опередила Марию и вошла в комнату.
- Сидай, - сказала, не оглядываясь. - Борща насыплю. - Женщина сняла платок, взялась за рогач, вытащила из печи чугунок.
Смачный дух заполнил комнату, и Мария судорожно втянула в себя одуряющий запах борща, облизнула губы, быстро задышала.
Женщина поставила чугунок на стол, подала ложку.
- Ешь, прямо из горшка ешь. Без мяса нехай, а борщ. Ешь, ешь.
Мария уже ела. Она низко склонила голову над чугунком и ложку за ложкой зачерпывала вкусную, пахучую, красноватую жидкость с багровыми огоньками свеклы, с желто-зелеными ломтиками капусты. Ела торопливо, обжигая губы, словно думала, что никогда ей не насытиться.
Она почувствовала усталость, словно пища не подкрепила ее, а забрала остаток сил. Тело стало тяжелым, неповоротливым, сон, как одурение, сваливал Марию, и она едва удерживала голову. Женщина стояла перед нею глаза жалостливые, руки скрещены на груди.
- Наголодувалась як. Аж очи захололи. Таке молодесеньке... сочувственно покачивала головой. - И скильки зараз блукае отаких...
Мария слабо улыбнулась, сама не зная чему. Она рассмотрела женщину. Густые, собранные в пучок, седеющие волосы. Лет сорок пять, под пятьдесят. Глаза тоже неуступчиво напоминали о ее возрасте: тонкие жилки, как сетка, лежали под ними.
- Скидай чоботы. Все скидай. - Женщина расстелила кровать, бросила в изголовье взбитые, словно сугробы белого снега, подушки, кивнула Марии: Лягай.
Все враз провалилось куда-то, и школа, и немцы, и лес, только облик Андрея, глухой какой-то голос его еще с минуту заполняли ее, в глазах поплыл туман, и она растворилась в нем.
Она, должно быть, вскрикнула, испугалась чего-то и раскрыла глаза. Приснилось дурное. Трудная жизнь одолевала ее, сны были не лучше. Сны повторяли действительность, путаные, они, как назло, выбирали самое худшее из того, что происходило, и когда она просыпалась, вся была в слезах и дрожала в ужасе. У нее и сейчас потерянно сжималось сердце.
- Чого, дивчина, злякалась? - голос с печи. - Спи, спи. Ничего не трапилось. Спи.
Мария перевела дыхание. Еще ночь, надо спать. Что еще покажет ей сон? И вдруг не захотелось, чтоб Андрея. Только что видела она его, он лежал у пулемета, и из сада ударили автоматы, и пули разбивали стекла окон, громко врезались в стены, оттого, вспомнила, и проснулась. А если сои покажет то, что произойдет дальше?.. Мысли слабели, терялись, она снова уходила в сон.
Проснулась в полдень.
Женщина хлопотала у печи. Услышала, Мария повернулась под одеялом.
- На тебе, дивчина, и сорочки нема. Ой же ж, биднесеньке!..
Мария вспомнила, что совсем голая, что изорвала сорочку на бинты.
Женщина не ждала ответа, будто все поняла.
- И обидрана вся. Одягнешся ось. От дочки залишилось.
Мария увидела на табурете возле кровати выглаженную сорочку и ситцевое платье в мелких розовых и голубых цветочках. А на полу лежала ее блузка с разорванными рукавами, вся в черных, серых, бурых пятнах, и юбка, располосованная с боков, сзади, и тоже в бурых пятнах и с засохшими корочками крови.
- Почекай, - остановила Марию. Та собиралась одеваться. - Зараз налью ночвы. Помыешся. Коростой вся взялась.
Мария помылась в горячей воде, надела платье. Платье было широковато в поясе. Подошла к зеркалу на простенке и не узнала себя: худое с выдавшимися скулами лицо. Зеркало, помутневшее от времени, может быть, оттого такая. Первый раз после ухода из города увидела себя в зеркале.
В хату вошел пожилой мужчина в полинялой выстиранной гимнастерке, в низких кирзовых сапогах, правый рукав, пустой, заправлен за пояс, на носу очки в железной оправе. Обвисшие углы рта делали его костистое лицо жестким.
- Ось и хозяин, - проговорила женщина.
Мужчина сел к столу, левой рукой поправил очки на переносице. Молча рассматривал съежившуюся Марию.
- Выспалась? Думал, и не проснешься уже. Сутки спала.
- Спасибо. Выспалась.
- Откуда сама?
Мария помедлила с ответом. Вспомнила Романа Харитоновича: "Вы опрометчивы... Не знаете, куда вас несчастье занесло, и сразу - все начистоту". Но видно же, хорошие это люди, подумалось. Нет, пока не все она скажет, подождет.
- Из Белых ключей.
- А куда подалась?
- Не знаю, - покачала Мария головой, опустила глаза.
- Это как же?
- Правда, не знаю...
Мужчина уловил: девушка чего-то недоговаривает.
- Партизанка?
- Нет, нет. Что вы?
- Оборвалась, вся в крови, вроде с целой дивизией воевала. Добре. Не говори, раз так надо. Сам был военный. Руку вон похоронил.
- Вы воевали? - с чувством облегчения проронила Мария.
- Не воевал. Отступал.
- Все отступали.
- Ты кто? Связистка? Санитарка? В какой части была?
- Не знаю, в какой части, - созналась Мария.
- Чего-чего? - Мужчина насторожился.
- Не знаю, в какой части, - испугалась Мария, что вызовет подозрение этих добрых людей. - Все получилось как-то...
Уход из Киева... - вынужденно стала рассказывать. - Данила с Сашей... Какая-то рота на правом берегу. Переправа... Школа...
- Андрей там еще, в школе. Стреляет еще... - заплакала она.
- Д-да... - протянул мужчина. - Стреляет еще... - Помолчал. Хозяйка, ставь на стол.
Ровными движениями разрезала женщина ковригу - ломоть за ломтем. Потом достала из печи сковороду с яичницей с салом.
- Ну, на здоровьечко...
- Съедим вот запас харча, - объяснил мужчина, - и тогда... И побираться не у кого будет. Все будут побираться. Если к тому времени война не кончится. А видно, не кончится.
- Трудно жить, - согласилась Мария. Что-то надо было сказать.
- Жить, говоришь, трудно? Это бывает. А помирать еще трудней. Вот ведь как. Добре. Хлеба вон бери. Душа живая, ей есть надо. Сала подцепляй.
Мужчина положил вилку, обтер рукой губы, склеил цигарку.
- Достань огоньку, - негромко сказал женщине. Та вынула из печи рдеющий уголек и, перебрасывая с ладони на ладонь, поднесла мужчине. Цигарка никак не разгоралась. Наконец прикурил, затянулся и взмахами единственной руки разогнал выпущенный дым.
- Як тебе, дивчина? - ласково посмотрела на нее женщина.
- Мария.
- Маруся. Нащо тоби, Маруся, кудысь ити? Залишаися у нас. Разом з нами переживеш оце лихолиття. У нас теж дочка. Постарше за тебе. Замиж пишла. Пид Брест. И онучка е. А як почалось, ниякои листивки вид неи. Ой горе ж...
Мария молчала.
Послышался дальний гул в небе. Мужчина повернулся к окну, заслонил ладонью глаза от резкого света, посмотрел вверх - где-то в стороне, невидимые, шли самолеты.
- Бомбить... - со злым спокойствием произнес. Он опустил голову.
- Куды ж ты, Марусенько, пидеш? Бачиш, як воно... - запричитала женщина, она все еще со страхом смотрела в окно, будто ждала, что самолеты повернут сюда, на хату.
Мария пожала плечами. Предчувствие, что непременно встретится с Андреем, в Москве или даже раньше, за линией фронта, возбуждало в ней нетерпенье. Сказал же: может, за линией фронта, может, в Москве. Она почти уверовала, что Андрей выбрался из школы, направился другой дорогой и потому они разминулись. Ей пришло в голову: а если доберется в Москву раньше, не застанет ее, и тогда потеряются они навсегда. И ее потянуло в путь. Скорее, скорее...
Женщине показалось: Мария колеблется, обдумывает, как ей быть.
- Ось и хозяин казав: хай залишаеться. Як нам буде, так и тоби.
- Вы хорошие люди, спасибо вам, - тихо сказала Мария. - Но мне надо как-нибудь перейти линию фронта.
- Понятно, - произнес мужчина. - Понятно. Так вот. До линии фронта уже далеко. Идти долго. Ну, а надо, так надо. Отдохни сегодня, а утром тронешься, раз надумала.
