- Ранен? - не понял Андрей. - Еще раз ранен?

- Нет. Убит.

Мария стояла у лестничной площадки. Глаза ел дым.

Перила сгорели. Все ступеньки обуглились, вот-вот вспыхнут.

Мария услышала, в конце коридора, у торцового окна, где был Данила, громко шарахнуло. Что-то с Данилой случилось.

Данила матюкнулся; надо же, как гвоздями прибило тело во многих местах одновременно. Какой-то толчок откинул его от окна, но он жив, это он понял, лишь ощутил под руками пол. Автомат он выронил, и чего-то не хватало рукам, пусто в них стало, так пусто, что все время чувствовал свои руки, словно только они и были у него. И подался к автомату. Рука не дотянулась до него. Чуть осунулся с места, но поднять автомат не хватило сил. Он провел по нему ладонью, автомат еще теплый, или то было тепло ладони.

- Дядь-Данила, что с вами? - Мария присела на корточки возле него.

- А не знаю, голуба...

Данила жил еще минуты полторы, он успел, натужившись, подняться на колени, потом встать и, волоча левую ногу, сделать полшага к окну, навстречу врагу. И тяжело и гулко, будто все кости в теле обломились, рухнул на пол, накрыв собой автомат.

Глаза Данилы, показалось Марии, стали большими, таких глаз у него не было, они блестели под светом солнца, стоявшего уже посередине оконного проема. В добрых глазах Данилы отразилось проклятье, сжатые в кулак судорожные пальцы тоже выражали проклятье. Волосы рассыпались на голове, рыжие; они, и глаза, и судорожные пальцы, сжатые в кулак, продолжали жить. "И у него глаза открыты", - схватывало изнеможенное сознание Марии. И убитые не закрывали они глаз, словно для того, чтоб продолжать жизнь. Данила лежал мертвый. Как живой.

"Столько убитых!.. Не школа уже, - братская могила, - холодея, подумала Мария, и ей показалось, что услышала то, о чем подумала. Кладбище... Что же будет?.. Что?.." Все зло жизни, вся несправедливость ее были здесь, в школе, в классах, в коридоре, возле оконных проемов, у торцов, у правого, у левого, в которые ожесточенно били немцы.

Мария едва двигалась, словно каждый шаг доставлял ей боль.

Подошла к Андрею.

- Данила... Конец...

- И Данила? - Андрей словно не поверил, что тот мог быть убит. Он и посмотрел на нее озадаченно: убит? На пальцах, на ладонях Марии, заметил, и на лбу тоже, присохшую кровь. Кровь Валерика, кровь Петруся Бульбы, кровь Вано, и отделенного, и вот Данилы... Вокруг ее рта, у глаз лиловые тени. И у него, подумал, наверно, такие же, он не видит их. - Найди Сянского.

Где искать Сянского? Метнулась по коридору, вдоль стены, уставленной партами. Она увидела Сянского. Он лежал под партой. На виске дырочка и капелька крови на ней. Пилотка едва покрывала его круглую голову, щеки маслянисто блестели, рот раскрыт, словно и сейчас в страхе кричал. Мария брезгливо поморщилась.

- Сянский убит.

Андрей не оглянулся.

- Мария... возьми автомат... Данилы. Больше уже некому. Становись на его место. Сможешь, Марийка? Сможешь?

- Смогу, смогу. - И двинулась к проему левого торцового окна, где лежал Данила, где лежал автомат.

- И гранату его возьми! - услышал вдогонку. - У него была граната. И не забудь, если придется, предохранительную чеку отвести!

- Отведу! - Она не была убеждена, что Андрей услышал ее.

Мария опустилась на колено, вытащила из-под спины Данилы автомат. Тогда, ночью, у лесной сторожки, когда несла с Андреем охрану, он научил ее обращаться с этим трофейным оружием, которое передал ей там Пилипенко.

В круглом оконном проеме над головой просвистела пуля. Мария склонилась ниже. Потом чуть выпрямилась, увидела: стреляли из-за четырех яблонь, стоявших сбоку от окна, и нажала на спуск автомата. Она не слышала собственных выстрелов, но когда магазин опустел, тотчас поняла это. Она забыла, что видела у ног Данилы два запасных магазина, забыла, и отбросила автомат в угол.

Осторожно, словно боялась причинить ему боль, повернула Данилу набок, отцепила от ремня гранату. Она знала, как бросать гранату, Саша учил ее этому, Данила учил. Бросать гранату еще не приходилось, но она знала, как это делать. Просто не надо бояться, надо решиться, и не бояться, главное не бояться, и отвести предохранительную чеку, и откинуть руку, и швырнуть, и самой быстро лечь, и не бояться. Она не будет бояться. "Все будет как надо, Андрей. Андрей, только б ничего с тобой не случилось. Я не перенесу этого... Андрей!.. И чеку вот отвела... Бро-саю!!"

4

Но день еще длился. Подступавшие сумерки уже разбавили день синевой, приглушили небо, тополя у ограды, постройки на дворе, сад. Сад выглядел сплошным лиловым облаком, стлавшимся по земле, и сквозь это облако пробивались передние яблони, и видно было, как тяжело ветвям держать крутые большие яблоки.

Немцы то усиливали огонь, то ослабляли. А то и вовсе умолкали. Сейчас как раз притихли. Сколько их, сколько осаждает школу? Должно быть, не много. Нельзя же много на одну школу. "Но их больше, гораздо больше, чем нас. Они, конечно, поспали, пьют воду..." Андрей провел сухим языком по сухим, потрескавшимся губам. Если б не слившиеся тени яблонь и, как бы натекшие на эти тени, узкие, подвижные тени, чуть темнее этих теней, об укрывшихся в саду солдатах и не догадаться.

А который час? Ни разу не взглянул Андрей на часы. Да и зачем? Время потеряло смысл и значение. И все-таки: который час? Он посмотрел на циферблат. Четыре. Четыре семнадцать. Секунды две-три соображал, как же это? По-прежнему четыре, словно никуда еще не ушла вчерашняя ночь. Семнадцать минут добавилось. Он продолжал смотреть на циферблат, смотрел, смотрел, может быть, глаза так устали, что путают все? И вспомнил: не завел часы, забыл завести. Пусть. Пусть остается - четыре семнадцать.

Ага. Ага. Немцы стукнули. Немцы стукнули. В торцовый проем. Правый. У Романа Харитоновича. Пробуют. Пробуют. Ищут, где послабее. Везде слабо. Немцы не знают этого. Везде слабо.

Прижимаясь к стене, пробирался Андрей к Роману Харитоновичу. "Что это он?" Роман Харитонович стоял перед проемом, заваленным партами, правой рукой упираясь в крышку нижней парты. Винтовка лежала у ног Романа Харитоновича.

- Роман Харитонович!..

Тот медленно, видно, через силу, оглянулся. Левой рукой зажимал он рану у горла, но кровь все равно рвалась наружу, хлестала на пол и покрыла место, на котором только что лежала темная тень его фигуры. Теперь тень была красной. Очки криво сидели на носу, одно стеклышко выпало из оправы, в другом расползлись трещины и видны были добрые морщинки, собравшиеся у глаз. А когда, оглянувшись, он чуть поднял голову, очки еще больше свернулись набок, но он не стал поправлять дужку, как это делал прежде, словно решил, что смотреть больше незачем и не на что.

- Роман Харитонович!..

Роман Харитонович не ответил, он отваливался то вправо, то влево. Ни Андрей, ни сам Роман Харитонович не догадывались, что он уже убит. Он улыбнулся улыбкой усталого человека, прикрыл глаза, и все еще улыбался. Андрей смотрел на его враз пожелтевшее лицо, на посеревшие губы, улыбка, такая странная, не сходила с них.

Андрей бросился к Марии, к левому торцу. Он побудет там, пока Мария, как сумеет, поможет Роману Харитоновичу.

Мария достала из сумки последний бинт, немного загрязненный с конца. Перевязывала горло Роману Харитоновичу. Бинт туго ложился на рану. Мария видела, каждое ее движение причиняло ему боль. Но он дал себя перевязать, и пока она перевязывала, смотрел куда-то поверх ее головы. Дыхание было ровным, слаженным, он будто засыпал. Лицо сохраняло ужасающее спокойствие, такого спокойного лица она еще не видела.

Мария кончила перевязку, расправила складку, понуро опустила голову, больше ей нечем было Роману Харитоновичу помочь. На лбу его - капли, капли, они колыхались, скатывались на нос, на щеки. Она вытерла пот. А через минуту опять капли. Снова провела ладонью по лбу Романа Харитоновича, по носу, по щекам. Больше капли не проступали, ни через минуту, ни через две, ни через три. Она поняла: Роман Харитонович кончился.