Я киваю и все равно стыдливо опускаю взгляд. Мне вновь становится до ужаса неловко за ту пошлость, и я ничего не могу с собой поделать, сколько не твержу себе, что Серёжа прав.

Видимо, с нормальностью по меркам Долгова у меня полный аут.

– Ладно, пойдём уже поедим, – к счастью, меняет он тему и, надев халат, выходит из ванной.

Вспомнив, каких вкусняшек мы накупили, у меня начинает урчать в животе. Со всеми этими переживаниями я уже забыла, когда последний раз ела, поэтому, как только, заканчиваю с сервировкой стола, набрасываюсь на еду, как оголодавшая. Серёжа по части аппетита от меня не отстаёт.

Наевшись, мне становиться очень – очень хорошо, сажусь Долгову на колени и, обняв, просто сижу, наслаждаясь его крепкими объятиями, глядя на мигающий за окном фонарь. Чуть позже, попивая вино, мы болтаем обо всякой ерунде, смеёмся, дурачимся и постоянно целуемся, не в силах оторваться друг от друга.

– Кстати, что у тебя за фигня тут нарисована? – скользнув ладонью вниз по животу, спрашивает Сережа.

– Ой, тебе ли о фигне говорить? Ты свое убожество на плече видел?

– Я её по пьяни на спор вообще-то сделал.

– А ты думаешь, я в трезвом уме себе что-то на лобке набила?

– Ну, кто тебя знает? Ты натура творческая, мало ли чего тебе в голову взбредет.

– А у тебя, похоже, головы вовсе не было. Что это вообще такое? Ящерица? – стянув халат с его плеча, рассматриваю выцветшее чудо-юдо.

– Сама ты ящерица, Дунька! Самурай это в доспехах, – возмущается он и похоже, вполне себе искренне. Кажется, мальчику Серёже очень нравилась его нелепая татушка.

Вот умора – то! Но какой же он милый, когда отстаивает свои детские глупости.

– Если это самурай, то я тогда точно «Дунька», – продолжаю дразнить его, уж больно мне нравится этот импульсивный и немного ранимый мальчишка.

– Так тебя в телефоне и подпишу.

– Смотри, а то жена решит, что ты на доярок перекинулся, – это слетает прежде, чем я успеваю подумать. Атмосфера беззаботности и смеха моментально улетучивается.

– Ну, а твоя эта сакура с иероглифами хоть что-то означает или так – для красоты? – пытается Серёжа сделать вид, что все окей. Но я понимаю, что больше отмахиваться от реальности с её проблемами и вопросами не получится, поэтому, соскользнув с его колен, втягиваю с шумом воздух, и отвечаю тихо, зная, что он все поймёт:

– Она означает «Будь верна себе».

Мы встречаемся взглядами, Серёжа недовольно поджимает губы и откидывается на спинку дивана, видимо, настраиваясь на нелегкий разговор.

– Может, все-таки обсудим, как мы будем дальше? – предлагаю я. Долгов тяжело вздыхает и, скрестив руки на груди, соглашается:

– Ну, давай обсудим. Только предупреждаю сразу: никаких психов и истерик! Иначе разговаривать будешь сама с собой.

После таких предупреждений мне, естественно, хочется послать Серёженьку, куда подальше. Но вовремя торможу себя, напоминая, что это ни к чему не приведет.

– Окей. Только это не «психи», Серёжа.

Долгов вполне себе красноречиво хмыкает и, взяв пачку сигарет, подходит к окну напротив стола.

– И что же тогда? – закурив, устремляет на меня насмешливый взгляд сквозь пелену дыма.

То, как он стоит, прислонившись к подоконнику, скрестив ноги в этом немного маловатом ему, махровом халате с леопардовым принтом, выглядит настолько горячо, что я начинаю чувствовать себя нимфоманкой.

Вспоминаю, как он двигался во мне; как стонал от удовольствия, кончая в меня, и хочу ещё. Меня бросает в жар, а между ног вновь становится влажно, но, к счастью, тут же отрезвляюще щипет.

Блин, это вообще нормально, настолько сходить с ума по мужику? Или внутри каждой однажды просыпается одержимая больнушечка?

Делаю глоток вина, чтобы приглушить смешок, и возвращаюсь к нашему разговору.

– Это меры предосторожности, – признаюсь нехотя.

Сережа недоуменно приподнимает бровь. Втягиваю с шумом воздух и поясняю:

– Папа Гриша – человек советской закалки и живёт с оглядкой на то, кто и что о нём подумает. Если мы будем встречаться раз в две недели, то проблем нет. Я смогу придумать, почему не ночевала дома, и это не будет выглядеть, как загулы, бл*дство и так далее. В противном случае нужна причина, которая не будет вызывать у него вопросов и…

– И поэтому использовать влюблённого мальчонку кажется тебе отличной идеей, – сделав затяжку, с ухмылкой бросает он и смотрит таким взглядом, что я чувствую себя какой-то сукой. Щеки, будто хлесткой пощечиной, опаляет стыдом.

– Я не собираюсь его использовать. Просто приведу на ужин, покажу раз и… Не надо так на меня смотреть! – взрываюсь, понимая, что мои объяснения не выдерживают никакой критики. Долгов начинает смеяться, чем окончательно выводит из себя. – Нет, а что ты смеешься? Как я, по-твоему, должна каждый раз объяснять Можайскому, что не ночевала дома?

– А почему ты вообще должна ему что-то объяснять? – вводит он меня в ступор. Довольно странный вопрос. Особенно, от мужчины, у которого есть взрослая дочь.

– Может, хотя бы потому, что я живу в его доме?

– Так не живи и не придется выдумывать всякую херь. Тебе восемнадцать лет. Вольна уйти и строить свою жизнь так, как тебе хочется, тем более, что материальных проблем у тебя не будет. Дом, машину я тебе куплю, учебу оплачу, счет на твое имя открою, ну, и всякая мелочевка – это само собой, – все это он говорит таким тоном, словно я какая-то недалекая дурочка. Что меня естественно, задевает. Но я проглатываю обиду и, как можно спокойней, произношу:

– Деньги, Сережа, меня волнует в последнюю очередь. Я тебе уже говорила, у меня есть кое-какие накопления. Я работала в тату-салоне плюс папины алименты, так что если бы дело было только в этом, то ушла бы и без твоих щедрых предложений о содержании.

– Настюш, я знаю, что тебе не нужны мои деньги, – снисходительно улыбнувшись, заверяет он. – Ты же понимаешь, что я имею в виду…

– Понимаю, – смутившись, спешу свернуть эту тему.

– Тогда в чем проблема?

– В том, что папа Гриша не позволит мне так просто уйти и жить самостоятельно. Я уже пыталась, и он тогда высказался предельно ясно.

– И что же предельно-ясного этот мудак сказал? – уточняет Сережа вкрадчиво. Он вроде бы стоит все в той же расслабленной позе, но я чувствую исходящие от него волны гнева. Пусть они направлены не на меня, но мне все равно не по себе. Никогда не забуду, с какой жестокостью он избивал ударившего меня мужика. Я тогда отчётливо поняла, что он вполне способен убить, а может и убивал… Поэтому любая его агрессия пугает меня.

– Настя, – окликает он, отчего я вздрагиваю, все ещё находясь во власти своих жутких размышлений. Он же продолжает. – Если этот старый хрен угрожает тебе чем-то…

– Ничем конкретным он мне не угрожает, просто я знаю, если уйду, двери моей семьи закроются для меня.

– Семьи? – вырывается у Сережи смешок, а я вся внутренне подбираюсь, догадываясь, что он сейчас скажет. – Это, Настюш, той «семьи», из-за которой тебе, как бездомной, приходится перекантовываться в отеле и искать защиту у мимо проходящих мужиков?

– Не надо так, Серёж, –  прошу тихо, отводя взгляд. Я знаю, что он прав, и мне очень стыдно за пофигизм родных, но у меня больше никакого нет. – Как бы там ни было, они – моя семья…

– Я тебя умоляю, Насть, не неси эту клишированную муть. Какая это, нахрен, семья?! – скривившись, как от зубной боли, тушит он сигарету. Я же, втянув с шумом воздух, чтобы не сорваться и не наговорить лишнего, прошу:

– Серёжа, пожалуйста, давай ты не будешь в это лезть, иначе мы поругаемся. У меня есть сестра, я к ней очень сильно привязана и хочу участвовать в её жизни. Я и так уже потеряла подругу, выбрав тебя, не ставь меня ещё и перед таким выбором.

– Насть… – собирается он что-то возразить, но встретившись со мной взглядом, лишь поджимает с досадой губы и, тяжело вздохнув, берет свой бокал. Несколько долгих минут он, молча, потягивает вино, глядя, будто сквозь меня, а потом все же устало сообщает. – Выбирать рано или поздно придётся. Решить конфликт полюбовно у нас с твоим папкой Гришкой не получится.