– Тогда давай, быстро пьем кофе и выдвигаемся.
– Угу, – взяв кружку из его рук, делаю обжигающий глоток.
Бодрости мне он отнюдь не добавляет, поэтому практически всю дорогу до «нашей» остановки, клюю носом. Правда, чем ближе мы к концу пути, в груди все сильнее нарастает неопределенность и тревога.
Вопрос «А что дальше?» тяжким грузом ложится мне на сердце, и я не могу ни отмахнуться от него, ни хотя бы сделать вид, что все в порядке. Представляю, как Долгов приедет вечером домой: как Лариса будет суетиться вокруг него; как они потом будут спать в одной постели, и меня начинает от злости, и бессилия наизнанку выворачивать. Поэтому, когда останавливаемся на привычном месте, берусь за ручку двери и, чтобы не повести себя, как дура, торопливо выдавливаю:
– Ладно, я пошла, созвонимся.
– Как-то вы, Анастасия Андреевна, некультурно сливаетесь, прямо, как вода в толчке. Что, даже не поцелуешь на прощание? – все поняв, спрашивает Долгов с усмешкой.
– Вообще-то нас здесь могут увидеть, – покраснев, замечаю вполне резонно и открываю дверь, но Серёжа не позволяет выйти.
– Нет, Настюш, так не пойдёт, – вдавив меня в сидение, впивается он в мои губы жадным поцелуем. И я не могу ему сопротивляться, впускаю его язык себе в рот.
Все, что мы сдерживали ночью, прорывается. Нас накрывает чем-то диким, необузданным. Целуемся так, словно расстаемся не на пару дней, а на годы. Сама не замечаю, как начинаю постанывать, требуя большего. Серёжа, жалит мою шею голодными поцелуями. Забравшись руками под толстовку, грубо ласкает грудь, сжимая до сладкой боли соски. Однако, когда я ныряю рукой ему в штаны и сжав его твёрдый член, прохожусь по нему вверх – вниз, останавливает меня.
Со страдальческим стоном, вспомнив, где мы, отрываемся друг от друга и, поправив одежду, откидываемся каждый на своем сидении.
– Вот поэтому я и не хотела целоваться, – резюмирую с умным видом.
– Ага, п*зди больше, – со смешком парирует Сережа.
– Не материтесь, Сергей Эльдарович, сами напросились.
– Иди уже, а то трахну тебя на заднем сидении.
– Ох, как страшно, – поддавшись к нему, целую его в щеку и выдыхаю дразняще. – Я прямо вся теку от ужаса.
– Ты- паскуда, Настька, – смеется он.
– Знаю, что ты от меня без ума, – послав ему воздушный поцелуй, выхожу из машины. -Позвони, как освободишься.
Он кивает и я, не оборачиваясь, бегу домой. Не успеваю переступить порог, как тут же попадаю с корабля на бал.
– Настя, собирайся быстро и дуй в колледж! – вместо приветствия огорошивает мама. – Звонил ваш куратор, сказал, что ты будешь не аттестована по физ-ре и биологии, если не сдашь сегодня долги.
– Но я все равно не готова! – открещиваюсь, с ужасом представив, что придется встречаться с Олькой.
– Не выдумывай. Чего там готовится-то? По физ- ре сдашь нормативы, а биологию спишешь у кого-нибудь. Давай, пошевеливайся! Как раз, ко второму уроку успеешь. Водитель уже ждет.
– Но…
– Никаких «но», и так неделю не ходила! – отрезает она. – Иди переодевайся. Что на тебе вообще надето? Где твоя одежда?
Она еще что-то причитает, провожая меня до гардеробной, а я еле дышу от понимания, что через час придется посмотреть Ольке в глаза и…
Я не знаю, что после этого «и». Просто не знаю.
Всю дорогу меня трясёт, как припадочную. От волнения и страха обдумать, какие предпринять шаги, как ни стараюсь, не получается.
Если бы у меня была хоть капля смелости, я бы, наверное, сказала правду. Попробовала бы объясниться.
Но мне даже представить страшно, что Олька все узнает. Я до тошноты боюсь момента, когда она посмотрит на меня с отвращением; когда я стану для неё чем-то гадким, омерзительным, ненавистным.
Пусть я сделала свой выбор, но, боже, как же я не хочу её ненависти! Как же не хочу ставить в нашей дружбе такую безобразную точку!
Однако и лицемерно улыбаться в лицо, а за спиной проворачивать свои грязные делишки, как Женька Шумилина, я тоже не хочу. Это отвратительно.
Наверное, самое верное – зацепиться за нынешнюю ссору, развить её и, говоря словами Долгова, некультурно слиться, как вода в толчке. Вот только вряд ли получится так просто. Олька, она хоть и гордая, но не успокоится, пока не докопается до сути. Однажды она все равно прямо спросит: «Почему?». А что мне ей ответить? Опять врать, изворачиваться?
С такими мыслями подъезжаю к колледжу. Мне требуется вся моя воля, чтобы выйти из машины.
В аудиторию захожу вместе со звонком. Наша новая, молодая преподша по литературе недовольно поджимает губы, но ничего не говорит. Я же впервые радуюсь, что Олька с моим переездом не стала изменять многолетней привычке и сидит с Шумилиной.
Стараясь не обращать внимание на любопытные взгляды, иду быстрым шагом в конец ряда. То, что я не поздоровалась с Проходой, не остаётся незамеченным, за спиной тут же начинаются шушуканья:
– О, ты видела? Кажется, Вознесенская с Проходой корону не поделили.
– Ага, запасаемся попкорном.
– Ставлю на Проходу. Посмотрим, как она свою "любимую масю" загасит.
– Да Вознесенская тоже та ещё стерва, я как – то в столовке слышала, как она…
Поворачиваюсь резко, чтобы посмотреть, кто там такой дерзкий, но сплетницы тут же замолкают и делают вид, что внимательно слушают начавшийся урок.
– Вознесенская, может, уже сядешь или тебе особое приглашение нужно? – раздражённо бросает Дарья Вячеславовна, снова обращая на меня внимание всей группы.
– Извините, – бормочу неловко и, поспешно отведя взгляд от повернувшейся в мою сторону Проходы, открываю тетрадь. Вновь идут шепотки.
– Тишина! Сосредоточились и продолжаем обсуждение романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба».
Одногруппники начинают суетиться: открывают книги, тетради, усаживаются поудобнее. Только Олька с Шумилиной ржут над чем-то, как ни в чем не бывало, что у Вячеславовны, как и у меня, вызывает злость.
– Прохода, тебе так весело, я смотрю. Давай-ка, расскажи нам, какой эпиграф ты выбрала для своего сочинения.
– Эпиграф это типа цитата? – уточняет Олька в развязной манере хамоватой ПТУшницы.
– Типа, Прохода! Встань для начала и выплюнь жвачку, ты не на дискотеке! И отвечай уже побыстрее!
– Дарья Вячеславовна, я не такая многозадачная, – язвит Олька, поднимаясь со своего места.
Я же едва сдерживаю тяжёлый вздох. Все вокруг в предвкушении шоу, даже не подозревая, что за очередным эпатажем скрывается вовсе не сучья натура, а обида и злость. Я давно поняла, что Прохода не умеет справляться с эмоциями, не умеет держать их в себе. Но теперь точно знаю, с кого она взяла пример срываться на людях. Потом она, конечно, как и Серёжа, очень сильно пожалеет, но, когда у неё внутри кипит, остановить её невозможно, особенно, грозя родителями, как это делает литераторша.
Несколько минут на радость всем они ведут полный яда диалог, а после, доведя Вячеславовну до белого каления, Олька, наконец, отвечает на первоначальный вопрос.
– Эпиграфом я выбрала такие слова: "Любовь, подобна углю: раскаленная она жжёт, а, когда холодна – пачкает."
– И по-твоему, эта мысль отражают суть романа? – снисходительно интересуется Дарья Вячеславовна, наверняка приклеив Проходе ярлык глуповатой мажорки.
Мы все замираем в ожидании ответа, зная, что Олька может быть кем угодно, но только не глупышкой.
– Нет, просто она самая симпатичная во всей этой политиканской нудятине, – пожав плечами, отправляет Прохода Вячеславовну в нокаут.
– Политиканской нудятине?! – задохнувшись, возмущенно восклицает она. – Ты вообще в своём уме, Прохода? Роман о Сталинградской битве, об антисемитизме, репрессиях!
– И что, это значит, что я тут же должна признать его шедевром?
– Ты должна хотя бы проявлять уважение!
– Я уважаю историю своей страны, но не каждый художественный вымысел по её мотивам. На тему Сталинградской битвы, антисемитизма и репрессиях есть более интересные книги, а эта – восемьсот страниц нудни! И если вы с этим не согласны, то это вовсе не значит, что я не в своём уме. Может, просто вам надо научится быть терпимей и сдержанней, а то возникают вопросы о вашей профпригодности. Вас за какие заслуги вообще сюда взяли? Не перед директором, случайно? – войдя в раж, озвучивает Прохода ходящие по колледжу слухи.
