Чтобы продвинуться в решении, мы должны выяснить природу и цели человеческого существа — вас и меня. Мы должны изучать наш внутренний мир. Это то, что наука, общество — вся наша культура с самого начала — боялись делать. Мы делаем вид, что занимаемся этим, снимая электроэнцефалограммы, анализируя компоненты крови и продукты желез. Но это тоже уклонение. Это ничего не говорит нам о том, кто такой человек и что он делает — и почему он это делает. — И вы упустили мою мысль о функции гомеостатического контроля. Они не обязательно препятствуют культурному росту. Они держат это в определенных рамках. Но контроль не следует путать с агентством, ответственным за рост. Это было бы все равно, что перепутать термостат с огнем!

Монтгомери почувствовал, как в нем нарастает гнев, но назвать причину гнева было затруднительно. Может она была в том, что у Нэгла был такой самоуверенный вид, как-будто у него есть ответы на все вопросы:

— Тогда какое агентство несет ответственность? 

— Ответ на этот вопрос, мой друг, — сказал Нэгл, — вы здесь должны найти самостоятельно, вы мне все равно бы не поверили, да и он слишком сложен для понимания.

— И, несмотря на все ваши возражения против школ, похоже, что вы создали еще одну.

— Наш институт называют школой, но это неправильно. Наша функция в первую очередь состоит в том, чтобы обратить вспять деятельность обычной школы. Вы могли бы — и совершенно правильно — сказать, что мы занимаемся деобразованием…

— Лишаете образования?

— Да. Это означает устранение гомеостатического контроля, налагаемого вашим образованием — в какой бы отрасли вы ни хотели его устранить — и из какого бы источника ни было получено ваше образование.

— Даже если бы я согласился с такой возможностью, это звучит слишком опасно — как для отдельного человека, так и для всего общества.

Взгляд Нэгла стал более серьезным:

— Я бы не хотел, чтобы у вас были какие-либо иллюзии на этот счет. Это может быть действительно очень опасно — для обеих сторон!

С таким выражением лица, как будто беседа уже зашла несколько дальше, чем ему хотелось, доктор Нэгл поднялся из-за стола:

— Я уверен, что вам было бы интересно увидеть некоторые из наших реальных процедур. Пойдемте.

Они вышли из кабинета и прошли по коридору, который вел мимо нескольких комнат. Монтгомери шел и мечтал: если он хорошо справится со своим заданием и подробно изложит сумасшедшие теории, на которых, очевидно, был основан Институт, то может зайти речь и о повышении.

Доктор Нэгл остановился, положив руку на дверную ручку:

— Это наш музыкальный класс. Мы зайдем на середине сеанса, но все будет в порядке, если мы не будем мешать исполнителю.

Монтгомери хотел было спросить, какая такая причина может быть для занятий музыкой в институте, предположительно посвященном передовым технологиям, но у него не было возможности. Волна звука обрушилась на них, когда Нэгл медленно открыл дверь. Монтгомери увидел огромную сцену, на которой играл симфонический оркестр, состоящий по меньшей мере из ста исполнителей. Нэгл поманил его вперед и закрыл дверь.

Музыка гремела, пела, лилась потоками мелодий, Монтгомери оглядывался по сторонам и у него было ощущение абсолютной нереальности происходящего. Огромная сцена, а комната была крошечной, и в ней находилось всего пятеро мужчин. Четверо из них сосредоточили свое внимание не на оркестре, а на пятом человеке, чья голова кивала и дергалась в такт музыке, — спина этого человека показалась Монтгомери странно знакомой.

— Садитесь, — прошептал Нэгл.

Монтгомери подвинулся, чтобы увидеть этого человека сбоку, и непроизвольно резко вдохнул. — Это был Норкросс, ведущий инженер-конструктор из Локхида, который первым сообщил Гандерсону об этом Институте. Монтгомери удивлялся, почему сейчас Норкросс оказался в центре внимания. Возможно, он был композитором, автором симфонии? Это казалось просто фантастическим. Монтгомери был уверен, что у Норкросса нет такого таланта.

Эти мысли мелькали в голове у майора, но музыка брала свое и он откинулся назад, отдаваясь струящемуся теплу музыки. Не будучи ее знатоком, Монтгомери не мог оценить, хорошо это или нет. Но звучало здорово. Когда оркестр набрал почти бешеный темп, в комнату вошли Сорен Гандерсон и доктор Кеннет Беркли.

Лицо Норкросса покрылось испариной. Его руки отбивали такт, как будто он сам дирижировал оркестром. Затем с торжествующим грохотом представление подошло к концу.

Норкросс опустился в кресло, вытянул ноги и устало обмахнул лицо. Четверо других мужчин собрались вокруг и хлопали его по плечам, сердечно поздравляли.

— Боже, я не думал, что когда-нибудь справлюсь с этой последней частью! — воскликнул Норкросс. — Мне показалось, что я откусил немного больше, чем смогу прожевать.

Монтгомери его не слушал, то что происходило не укладывалось у него в голове. — Сцена внезапно погрузилась во тьму, а оркестр исчез, как будто его и не было вовсе, исчезла и сцена, стал виден какой-то ящик у стены маленькой комнаты.

Пока Монтгомери стоял ошеломленный произошедшим, Норкросс обернулся и, заметив Гандерсона, вскочил на ноги и бросился к нему с протянутой рукой:

— Сорен! В конце концов, ты сделал это! Я так и думал, что ты когда-нибудь решишься и покинешь эту фабрику воздушных змеев. Как тебе понравилась моя музыка? Хочешь верь, хочешь нет, но полгода назад я не мог играть даже в жестяной свисток.

Гандерсон тепло взял друга за руку:

— Я не музыкант, но, по мне так, это звучало замечательно. Я понятия не имел, что ты увлекаешься композицией. И я ожидал, что ты будешь тратить все время на анализ напряжений и показатели загрузки двигателя. Откуда взялась музыка?

Монтгомери прервал его прежде, чем Норкросс успел что-либо ответить. Медленное чувство ужаса ползло по его спине:

— Что случилось с оркестром? 

Было такое впечатление что он пошутил, — все мужчины Института рассмеялись. Доктор Нэгл, смеясь, поднял руку и указал на ящик:

— Я думаю, нам лучше просветить наших гостей, прежде чем вы лопните от смеха. Оркестра, конечно, не было. То, что вы видите, — это всего лишь теневой ящик, в котором проекции ума ученика становятся видимыми и слышимыми. Возможно, вы не заметили маленького головного убора, который был на мистере Норкроссе, но через него импульсы произведения, возникшего в его голове, передавались механизму теневого ящика и становились заметными для всех в комнате.

— Ты хочешь сказать, что сочинял музыку и воображал движения оркестра, импровизируя! — недоверчиво воскликнул Гандерсон.

Норкросс кивнул:

— Поначалу это трудно, но ты можешь этому научиться. Надеюсь, что сделана хорошая запись. Я хочу, чтобы моя жена услышала ее. Это, пожалуй, лучшее, что я когда-либо создавал.

Монтгомери почувствовал, что вся нереальность ситуации достигла своего апогея. Через мгновение кто-нибудь не выдержит и разоблачит этот трюк. Конечно теневой ящик должен быть чем-то вроде телевизора. Скорее всего это так. Никто не мог сделать то, что было заявлено. В любом случае, не Мартин Норкросс, авиаинженер и конструктор.

Все уже начали выходить из комнаты, когда Нэгл снова заговорил:

— Если кто-то из вас все еще сомневается в оправданности наличия музыкального отделения в инженерной школе, позвольте мне заверить вас, что то, что вы только что видели и слышали, является очень полезным умственным упражнением. Оно пригодится, когда вы будете совершенствоваться и в области технических наук. Вы можете сами оценить количество факторов, которые необходимо координировать, которыми нужно управлять и постоянно держать под абсолютным контролем при создании музыкального произведения. Это отличная инженерная практика!

Они вошли в соседнюю комнату, в которой было с дюжину кресел, а одна стена напоминала классную доску, за исключением того, что она была гладкой молочно-белой. По просьбе Нэгла Норкросс надел еще одну гарнитуру. Это была узкая полоска, которая зажимала пару тонких электродов над его ушами.