Забыв о бедной женщине, Ирена легким упругим шагом пошла в свой угол, мурлыча какую-то песенку. Краска на ее губах была размазана, на лице отражались какие-то приятные переживания.

— Последнюю ночку я здесь, мои милые. — Она вдруг обернулась и сделала эффектный жест.

Капитан и Вацлав удивленно посмотрели на нее. Она рассмеялась.

— Пока буду недалеко, только у ворот. Не бойтесь, останемся друзьями. «Фри Юроп»^[153] — буду служить там. — И она шутя отдала честь. Потом сняла платье и надела яркий новый халат. — Наконец-то у меня опять будет постель, пуховое одеяло и ни единого клопа! — Она зевнула, зажмурила красивые глаза и томно потянулась.

— Янушка от меня… уехал… в Канаду… — вдруг запричитала Штефанская. Слезы ручейком текли из ее глаз, она трясущимися руками схватилась за голову и заскулила, как побитая собака.

— Какая чепуха! Погасите свет, мы хотим спать! — прикрикнул Капитан.

Женщина тут же умолкла и погасила свет, однако долго еще в темноте металась по комнате, шлепая босыми ногами по полу, натыкаясь на скамейки.

— Мы хотим спать, говорю вам! — Капитан повысил голос.

Штефанская опустилась на колени у своих нар, судорожно сложила ладони и долго молилась. Ее шепот постепенно усиливался, наконец она стала молиться вполголоса.

— Бросьте, ради бога! — сказал измученный Капитан. Он яростно чиркнул спичкой и закурил. Тусклый огонек, осветивший комнату, вскоре погас, но в темноте резко замаячил красный кружочек горящей сигареты. — Праздновал он, напился на радостях, посадили его на день, вот и все.

— Янушка… оставил меня одну… — жалобно, надтреснутым голосом завыла женщина.

— А ты в другой раз не болтай глупостей, черт тебя дери! — накинулся Капитан на Ирену, но из ее угла уже слышалось спокойное сонное дыхание.

Сон так и не возвратился к Вацлаву. Что-то зловещее, но пока еще неясное чувствовалось в воздухе. В польском углу воцарилась мрачная тишина. В этом пропахшем кислятиной логове смерть уже нанесла удар своей костлявой рукой, а теперь как будто снова нацеливалась. Вацлав вдруг представил себе пустоту одиннадцатой комнаты. Поначалу он воспринимал чей-нибудь уход как облегчение, но теперь боялся одиночества. Баронесса, Гонзик, Мария. Завтра уйдет Ирена — девушка делает карьеру. А что со Штефанским? Один за другим исчезают обитатели комнаты, и никто уже не занимает их мест. Ряд новых бараков вырастает на лагерной территории, а старые, кишащие паразитами, обречены на ликвидацию, их уже не заселяют. Внезапно Вацлава обуял страх при мысли, что он может остаться совсем один в комнате. Нет, невозможно: рядом жизнь. Вот огонек сигареты напротив. Он то постоит на месте, то опишет кривую и разгорится сильнее при затяжке, за ним — живой человек.

— Обулись бы хоть, а то простудитесь, — шепнул Капитан в сторону Штефанской, неподвижно торчавшей у окна. Женщина не откликнулась. Возможно, не слышала.

Только под утро Вацлаву удалось снова задремать. Проснувшись, он увидел, что Штефанской нет в комнате. На нарах сиротливо лежал увязанный ранец. Капитан вернулся из канцелярии и принес удивительное известие: Пепека посадили. Эта новость лишь усилила тревожное напряжение. Не связан ли арест Пепека со Штефанским?

Штефанская вернулась в полдень, измученная, заплаканная. Новые, слишком тесные ботинки, связанные шнурками, висели у нее на руке. Напрасно искала она мужа в больницах, бегала по нюрнбергским кабакам, крепко сжимая четки в костлявых пальцах. Где ее не понимали, а где выбрасывали вон — того и гляди что-нибудь стянет.

После обеда у барака остановилась легковая машина. В комнату вошел папаша Кодл, а за ним трое незнакомых мужчин. Все они забыли поздороваться. Ирена относила последние вещи в каменный домик недалеко от ворот, но, увидев пришедших, она из любопытства остановилась посреди комнаты с чемоданом в руках.

— Пани Штефанская, — обратился к ней папаша Кодл, одновременно представляя ее полицейским.

Молодой комиссар тем временем украдкой посматривал на Ирену: она была куда привлекательнее, чем морщинистая босая старуха.

— Понимает по-немецки? — спросил один из чиновников.

Папаша Кодл покачал головой.

— Тогда скажите сами.

Папаша Кодл сделал неопределенное движение.

— Ваш муж…

— Что с ним? — вскрикнула Штефанская.

В комнате стало так тихо, что слышна была неутомимая работа жучка-точильщика.

— Умер, — ответил Кодл и неловко развел руками.

Костяные четки, которые держала Штефанская, упали на пол, рот ее в ужасе раскрылся, какая-то странная судорога скривила мучительно побелевшие губы, ноздри ее вздрогнули и раздулись. Вдруг выражение ее дико выпученных глаз изменилось. Штефанская смело шагнула вперед, растолкала полицейских, минуту суетливо металась и с лихорадочной поспешностью начала обуваться, но не смогла завязать шнурки.

— Знала же я, что Янушка… — затараторила Штефанская и вся затряслась от смеха. — Сейчас будет готово, сейчас, сейчас, одну минуточку… — Вдруг она подскочила к Ирене и обняла ее. — Ты извини, Янушка меня ждет, я должна бежать, приезжайте побыстрее вслед за нами!

Ее лицо помолодело, зарумянилось, оно сияло от счастья и возбуждения. Потом она побежала к нарам, споткнулась о четки. Раньше она не расставалась с ними, отсчитывая молитвы, прочитанные своему католическому богу. Теперь она посмотрела на четки с ненавистью и пнула их под стол. Штефанская развязала ранец, с нервной суетливостью начала швырять в него остатки скарба.

— Знала же я, что Янушка этого никогда бы не сделал… — приговаривала она.

Ирена поставила чемодан на пол, лицо ее посерело, будто пеплом подернулось. Полицейские недоуменно смотрели то на папашу Кодла, то на метавшуюся по комнате женщину, потом они смекнули, в чем дело. Младший из них тихо заговорил с Иреной.

— Поймите, пани, — прохрипел папаша Кодл, не соображая, что следует еще сказать.

Вацлава снова стала мучить изжога. Он не мог оторвать взгляда от бедной женщины. Папаша Кодл сегодня впервые назвал Штефанскую «пани».

— Ну и стерва Янушка! — хихикнула Штефанская, перебирая рухлядь в мешке. Вещи валились из ее рук, падали на пол. — Мужик непутевый, детина носатый, и вдруг — в Канаду. Ишь, куда махнул! На корабль собрался, словно пан. Домик с верандой и гуляш каждый день…

— Вашего мужа убили, — произнес полицейский. — Нам нужно о нем кое-что узнать.

— Штефанский… не вернется. Он умер. — Папаша Кодл взял женщину за руку.

— Умер? Ха-ха-ха, — рассмеялась Штефанская. Затем заговорщически кивнула Кодлу. — Так ведь это хорошо. Он говорил: «Если услышишь, что я умер, сейчас же пакуй ранец и дуй за мной!» Пустите, сумасшедший, — Штефанская вырвала руку из ладони Кодла, — не задерживайте, мы так договорились… — Она поднялась на цыпочки, дотянулась до обросшего волосами уха папаши Кодла: — Только этим парням, — кивнула она на полицейских, — ни звука, шшш… — И она прижала палец к губам.

Старший полицейский надул щеки, выпустил через сложенные в трубочку губы воздух и приказал помощнику:

— Вызовите санитарную машину.

Через четверть часа перед бараком остановилась машина с молочно-белыми стеклами в окнах.

— Пожалуйте, пани Штефанская, мы отвезем вас к мужу, — произнес папаша Кодл необычно мягко.

— Прощайте! — вскричала женщина, обращаясь к соседям по комнате. — Съешьте мой ужин, а я уже буду… на пароходе… гуляш… — Штефанская сильно и неуклюже потрясла руку Капитану и Вацлаву. Она не привыкла к рукопожатиям: в жизни ей никто не подавал руки. Снова обняла остолбеневшую, бледную как полотно Ирену и с ранцем в руках, громко топая своими новыми ботинками, направилась к двери.

Вдруг Штефанская остановилась, опустила ранец на пол и ладонью прикрыла рот. Потом бросилась назад к нарам, приподняла сенник и извлекла запыленный, исцарапанный рентгеновский снимок, маленькой ладонью смахнула с него соломинки.

— Марушку, девочку мою убогую, чуть не забыла… А вы — никто не напомнил, сучьи сыны! — погрозила Штефанская полицейским. — Мария, глупенькая, ты ведь не думала, что мы тебя тут бросим… — И мать спрятала снимок под изодранной вязаной кофтой.