Она начала громко рыдать, но довольно скоро прекратила, промокнула лицо носовым платком, пожевала губами и поводила плечами. В Зале судебных заседаний наступила тишина. Слышалось жужжанье насекомых, под окнами промчался мотоцикл без глушителя. Свидетельница номер раз встрепенулась, посмотрела на допрашивающего её Защитника. Тот осторожно кивнул, приглашая продолжать. Женщина кивнула в ответ и, прежде чем заговорить, откашлялась:

– Да, я хотела избавиться от него. Я устала. Меня можно осуждать… Да что там… Нужно! Но я правда устала… Устала и от ситуации… и от самого сына… Это сложно. Сложно быть родителем такого ребёнка. Очень. Очень-очень сложно, понимаете? Хотя это навряд ли… навряд ли возможно… чтоб вы поняли… Не-е-е-ет! – в её голосе промелькнул испуг. – Я не говорю, ни в коем случае не говорю, что вы не способны понять… Нет! Просто это сложно себе вообразить, не имея точно такого же опыта. Идентичного. Шаблонного. Понимаете? Меня никогда не сбивала машина… И я не понимаю, что чувствует сбитый человек… Я, конечно, осознаю, что ощущение одно… И оно всеохватно… И оно есть боль… Но это слишком абстрактно. Слишком! Я могу попытаться отдалённо (совсем-совсем отдалённо) представить себе, что в таких случаях испытывают… Но это максимум, на что я реально способна.

Поэтому… и вы не можете прочувствовать моей усталости… Усталости от сына… От его безразличия, – Свидетельница внезапно расхохоталась. – Что ж! Я отвратительная мать! Низкая и мерзкая женщина!!! Ибо я возрадовалась смерти сына! – её настроение вдруг вновь стремительно поменялось. – А сейчас… я всё вспоминаю и… грущу. Нет, я не хочу его воскрешения… Я чувствую, будто какая-то навязчивая унылость подрагивает внутри… Она обнимает меня изнутри, она скорбит по мне, она принуждает меня помнить… И я помню! Всё помню… Помню, как вбежала тогда в комнату… А сын лежит в своей постельке, и лицо его… Лицо его… Ну, знаете? Это неприятное выражение у индифферентных людей… Вы меня понимаете? Да что вы вообще все понимаете? – она вновь расхохоталась, а потом расплакалась. – Его лицо до этого было такое… м-м… отталкивающее, а тут вдруг стало симпатичным… Я, можно сказать, впервые в жизни полюбила его лицо! Его мёртвое лицо…

Свидетельница хлюпнула носом трижды, пригладила рюши на блузке.

– Успокойтесь, пожалуйста. Может быть, вам всё же принести воды?

– Нет же! Перестаньте мне всякий раз предлагать воду! Мне уже лучше. Гораздо лучше, – она покашляла. – Да-а-а. Полюбила лицо… Только ему моя любовь тогда уже была не нужна… Да и мне, впрочем, тоже… Да-а-а… А потом мы с мужем пытались бежать, предполагая печальный финал… Мы упаковали сына в спортивную сумку… Хотели похоронить где-нибудь… Но… бежать нам не удалось. Мужа арестовали… Я какое-то время лечилась… И всё. Конец.

– Спасибо вам, – Защитник внимательно посмотрел на Свидетельницу, а потом перевёл взгляд на Судью. – Я закончил допрос.

Судья дремал. Секретарь покашлял. Кто-то из публики дважды громко чихнул. Судья нацепил на нос очки и вгляделся в зал:

– Константин Ипатьевич, у вас будут к Свидетельнице номер раз какие-нибудь вопросы?

Общественный обвинитель встал и машинально похлопал себя по карманам пиджака:

– У меня только один вопрос, что стало с её мужем?

– Муж был застрелен при попытке совершить побег из камеры досудебного заключения.

– Теперь всё предельно ясно, – Обвинитель покачал головой и посмотрел на Судью, – Ваша честь, позволите небольшую реплику по поводу услышанного? – Судья величаво кивнул. – Итак, ваша Свидетельница номер раз, – Константин Ипатьевич кинул быстрый взгляд в сторону Защитника, – несёт полный вздор. Антигуманный. Потворствует общественному растлению! Я намерен, опираясь на действующую Конституцию, написать жалобу в вышестоящие органы с целью исключить впредь возможность участия этой особы в каких бы то ни было судебных заседаниях… В любых качествах… Только, пожалуй, в качестве подсудимой и можно эту особу представить. Почему исключить? – спросил сам себя Обвинитель. – Потому что состояние психики этой женщины, антигуманные наклонности и полностью разрушенные морально-этические принципы запрещают ей выступать в любом качестве (кроме подсудимой!) в одной из самых главных наших государственно-организационно-функционально-правоохранительных инстанций! И, конечно же, я буду ходатайствовать о вашем принудительном заключении в лечебное заведение!

– На меня уже написано более пяти жалоб. Да и в клинике я уже отлежала своё.

– Значит, мало отлежали! А что же с жалобами? Всё безрезультатно?

– Не знаю ещё. Все на рассмотрении…

– Что ж… Моя не повредит.

Женщина пожала плечами. Обвинитель сел. Судья покрутил в руках карандаш и процедил:

– Не намерены вас больше задерживать.

Свидетельница номер раз, тяжело ступая, выдвинулась к двери и покинула помещение. Защитник покашлял и посмотрел на Секретаря:

– Прошу, пригласите, пожалуйста, нашего Свидетеля номер два.

В зал Судебных заседаний вошла женщина в монохромном брючном костюме, сделала три шага и остановилась.

– А вы нас не бойтесь, мы не кусаемся! Подходите, подходите ближе, – пошутил Судья.

Женщина вышла на середину Зала и выжидательно посмотрела на Защитника. Карл Фридрихович кивнул и принялся объяснять:

– Итак… Свидетельница номер два. Тоже, получается, косвенная, к происшествию прямого отношения не имеющая, но владеющая некими весьма любопытными умозаключениями, которые могут помочь Суду сделать правильный выбор.

– Что ж, и эту послушаем, – проговорил Судья. – Свидетельница номер два, во имя действующей Конституции прошу вас принести клятву в абсолютной истинности и непогрешимости ваших слов.

Женщина повторила:

– Во имя действующей Конституции я приношу клятву в абсолютной истинности и непогрешимости моих слов!

– Можете приступать к допросу, – разрешил Судья.

– Свидетельница номер два, вы являетесь активисткой движения «Нигилистский подпол», верно?

– Да.

– И что вы делаете в вашем «Подполе»?

– Всё отрицаем.

– В том числе рождение детей?

– Да.

– А почему вы отрицаете рождение детей?

– Потому что это цинично – рожать новых людей, не испросив предварительно у них дозволения!

– Пожалуйста, постарайтесь давать развёрнутые ответы.

– Непременно… Как только вы будете задавать мне соответствующие вопросы…

Карл Фридрихович замялся, пошуршал листами, разложенными на столе:

– А-а-а, вот! Расскажите, пожалуйста, про морально-этические и юридические нормы, которые люди обязаны принимать в соотве…

– Произведя на свет нового человека без его на то согласия, – перебила Защитника Свидетельница номер два, – мы пытаемся впихнуть этого нового человека в давным-давно кем-то установленные и старательно оберегаемые морально-этические рамки… Причём с каждым годом (по мере взросления человека!) процесс втискивания его в эти несуразные амбразуры всё более и более ужесточается! Сзади наваливается толпа благочестивых учителей, родителей, бабушек, дедушек, тётушек и дядюшек, соседей, священнослужителей, телевизионных дикторов, случайных прохожих… и прочих, прочих, прочих…

Более того… амбразур, через которые пытаются пропихнуть бренное человеческое тело… этих ужасных карма-детекторов не два и не три! Их сотни и тысячи! Но самая любопытная из них – юридическая! И это даже не амбразура, а целый тоннель! Тоннель, сложенный из пачек Нормативных актов, из ворохов Судебных постановлений, из штабелей Кассационных жалоб, из груд Отказов в удовлетворении требований об отмене решений, из кип Судебных экспертиз и гор внутренней тяжебной корреспонденции. Юридический тоннель тесен, смраден и страшен.

Под ногами повсеместно встречаются зловонные лужи, из вездесущих прорех в бумажных стенах высовываются крысиные морды, плюхаются вам под ноги и жирные, неповоротливые убегают в бесконечную канцелярскую темноту, – Свидетельница в негодовании потрясла головой. – Но! Правомерно ли это? Зачем мы обязываем каждого нового человека плестись по этому тоннелю? Разве он, пребывая в небытие, подписывал какие-либо бумаги о том, что согласен следовать гласу Конституции, установленной на той территории, где ему суждено будет родиться? Нет! Тогда какое право мы имеем толкать каждого нового человека в вонючее нутро юртоннеля? Какое право мы имеем судить его по каким бы то ни было законам? Он ничего не подписывал! Он ни на что не соглашался! Уберите прочь от него руки! Оставьте его в покое!!! – почти прокричала женщина.