Закончив говорить, Ирина обратила свой яркий взор на всех вокруг. Своими хитрыми глазами она прогрызла в пришедших сюда сомнения, разрастающиеся до откровенной неприязни. Все без исключения, сменили маски печали на бушующую ярость, черпающую топливо в осколках воспоминаний, связанных с объектом их неприязни.

Кейдан почувствовал резкое изменения отношения к собственной фигуре. Помимо того, что он осознал причину своей беспомощности, нашедшей объяснения в смерти тела, он уловил сменившийся поток настроения собравшихся проводить его в последний путь. Кейдан не пугался своего положения, ибо знал, что рано или поздно всё вернется в привычное обличие и жуткий сон, где его тело стало тюрьмой из мышц и костей, с главным заключенным в виде бодрствующего сознания, развеется как темнота в ночи, всегда исчезающая с наступлением утро. Но страх не покинул бренное сознания полностью, его ростки проникли в зрительные образы, представшие пред ним. Кейдана пугало отношения людей недавно горюющих, а сейчас полных ненависти и гнева. Их порывы страдания сменились на ощутимые приступы, отражающие на лицах всю глубины их терзающих ощущений. Они стали злодеями, утратив крылья, возникшие в момент сострадания. Их мысли о бедном человеке, что скоропостижно скончался, сгорели в гиене пылающих воспоминаний, где образ погибшего, воспринимался сначала как лучезарно любимый, но с прозвучавшими словами, сменился на жуткого человека, место которому в аду.

— Никудышный сын! — заговорила мать, подходя ближе к гробу. — Выскочка, забывший свои корни! Он бросил истинное имя доставшиеся от великого человека, коим был его отец! И ради чего? Ради нелепых убеждений? Ради собственных иллюзий, выстроенных в голове? Ради смехотворных попыток изменить мир? Да бросьте, всё это вздор! Его игры в ученного, это лишь попытка добиться чего-то самому! Он не принял возможности, подаренные его семьей, но при этом пользовался её ресурсами, не смотря на свою откровенную неприязнь к отцу! С чего эта ненависть? Святой человек создал империю с нуля, а ты гнушался его регалий! Трус! — высказав это, она подняла лопату и сильным ударом воткнула её в пол, что на самом деле оказался землей. — И куда тебя всё это привело? Посмотри на себя! Лежишь забытый всем миром и никому ненужный, добившийся разве что упоминания в некрологе! Ты разменял свою жизнь, твое тело останется как напоминание о том, куда приводят мечты глупцов!

Закончив изливать свои мысли, женщина резким движением вырвала часть земли, из-за чего гроб пошатнулся. Она сделала три одинаковых движения лопатой, затем отбросив её, встала напротив гроба и с презрением смотрела на тело перед собой.

Лопата была как атрибут позволяющий говорить, поэтому следующими кто взял её были две сестры, разразившиеся тирадой.

— О как же грустно, да сестрица? — спросила девушка, поворачиваясь и протягивая лопату.

— Без сомнения! Такая трагедия! — подхватила вторая, взяв лопату в руки и наподобие матери воткнула её в землю.

— Наш старший братец погиб! Не передать словами как я горюю о тебе, о человек что был в моей жизни не более двух часов.

— Как жить нам, впредь не получая новых моментов, где ты лишь забытое бельмо, в памятных отрезках жизни, где собаке уделено больше времени чем тебе? — сказала вторая сестра, воткнувшая лопату, создавая тем самым словесную перепалку, в которой она с сестрой говорят по очереди.

— А помнишь сестра те времена, когда братец был жив и жил с нами в особняке?

— Конечно помню!

— А помнишь, как мы опьяненные сестринской любовью спешили поделиться её с нашим братцем?

— Золотое время!

— А помнишь то, что мы получили в ответ?

— Такое сложно забыть!

Сказав это, сестра, что держала руку на лопате, стала яростно копать, попутно почти выкрикивая слова.

— Холодная безразличность! Пугающая, наши юные сознания, жестокость! То предпочтения книгам, что он выбрал взамен собственных сестер! Тот груз тяжелых ощущений, что дарило его присутствие! Жалкий человек!

— Воистину!

Яростный всплеск одной из сестер погрузил гроб глубже в землю, но он еще оставался на поверхности. Высказав всё, что хотели, сестры заняли место подле своей матери и с точно таким же взглядом, стали взирать на Кейдана.

Лопата осталась торчать в земле возле гроба. По сложившийся традиции, тот, кто захотел выговориться, сначала подошел к лопате, выхватил её и воткнув снова, заговорил:

— Сколько времени прошло? — спросил друг детства, не ожидая услышать ответ. — Мы так изменились. Стали взрослее. У нас появились цели и убеждения, хотя вернее будет сказать у меня появились свои цели и убеждения. Ведь мы прекрасно помним тот вечер, когда ты провозгласил то, чего желаешь, тем самым перечеркнув всю нашу дружбу. Ты выбрал цель в будущем как ориентир жизни. Эта цель не позволяла тебе держать возле себя друзей и семью, поэтому ты стал изгоем, загнал себя в рамки мира, скрученного до узкого коридора, пустого, но такого желанного. Я еще долго справлялся о твоем состояние, не взирая на услышанные слова. Ты отгородил меня, оставил в своем прошлом и шагнул во взрослое будущие, будучи еще ребенком. Ты разменял дружбу на желания создавать, не понимая того, что два этих понятия могут сосуществовать вмести. Либо ты глупец, непонимающий как устроена жизнь, либо ты жестокий человек, оттолкнувшей меня несмотря на то, что мы могли остаться друзьями. И это стоило того? Как сложилась твоя жизнь вдали от меня и моих увлечений, что, по твоим словам, были недостойны тебя? Я не видел твой пройденный путь, но вижу его конец! Я вижу результат проделанной работы, отраженный на лицах людей, собравшихся вокруг. Их взгляды пылают ненавистью, пропитанной твоими действиями. Из чего я могу сделать вывод, что жизнь твоя была паршивым подобием жизни несчастных авторов, лелеющих свою мечту стать знаменитым писателем. Они грезят своими убеждениями, что их взгляд, на вещи окружающие, отличается от заурядных писак, добившихся успеха исключительно из-за потакания желаниям читателя. Они видят путь, по которому, как и ты, готовы пройти, получив в результате признания. Но этому, как подобает в книгах этих тщеславных писателей, не суждено случиться. Их удел — умереть безызвестными стариками, не добившимися нечего и сгинувшими в мире собственных иллюзий. Единственное, что отличает тебя от них, это твой возраст, в котором ты закончил жизненный путь. Ты выбрал то, что определило тебя как человека желанного тебе, но были ли эти желания твоими собственными?

Мужчина, закончив говорить, откинул землю лопатой, как и все до него, из-за чего гроб осел почти полностью. Кейдана, в моменты словесных излияний пришедших на его похороны, посещали мысли, исключительно касающиеся прошлого. Он много вспоминал, подставляя услышанное под осколки собственных воспоминаний. Кейдан создавал в своей голове забытые пласты ушедших времен и сотворенных в них поступков. Он видел себя сквозь призму сказанного, и невольно стал ощущать свою ничтожность. Его образ спасителя, созданный в далеком прошлом, рушился под градом осквернений его идеалов, черпающих силу в отношении Кейдана к другим людям. По услышанным словам, он был злым человеком, откинувшим все жизненные устои и став впоследствии существом, опьянённым химерой. Но в его представление самого себя, он был человеком не похожим на остальных, человеком, создающим что-то действительно важное, способное поменять мир, населенный людьми. Его затворничество и отдаленный, от привычного понимания, образ жизни, были ценой, заплатив которую, он получил возможность создать то, что поможет всем. Идеал, стоящий во главе движущих желаний, был слишком ярким чтобы можно было разглядеть в его тенях то, что несут внутри себя жертвы, принесенные во славу собственных убеждений. Люди горели в тени ярких мыслей, неспособные достучаться до дорогого им человека, незамечающего последствий своих решений. Но эти люди не сдались, они нашли способ затаиться в глубине сознания Кейдана, и в момент, когда оно ослабло, выплеснули свои мысли, вжимая в землю убитое тело, наполненное бушующим сознанием.