Юноша заинтересовался.

- Ну-ка, дай попробую. На тебе.

Гудящей иглой он принялся наносить синие линии на руке Дриоли.

- И правда просто, - сказал он. - Все равно что рисовать чернилами. Разницы никакой, разве что так медленнее.

- Я же говорил - ничего здесь трудного нет. Так ты готов? Начнем?

- Немедленно.

- Натурщицу! - крикнул Дриоли. - Жози, иди сюда!

Он засуетился, охваченный энтузиазмом, и, пошатываясь, принялся расхаживать по комнате, делая разные приготовления, точно ребенок в предвкушении какой-то захватывающей игры.

- Где она будет стоять?

- Пусть стоит там, возле моего туалетного столика. Пусть причесывается. Хорошо, если бы она распустила волосы и причесывалась - так я ее и нарисую.

- Грандиозно. Ты гений.

Молодая женщина нехотя подошла к туалетному столику с бокалом вина в руке.

Дриоли стащил с себя рубашку и вылез из брюк. На нем остались только трусы, носки и ботинки. Он стоял и покачивался из стороны в сторону; он был хотя и невысок ростом, но крепкого сложения, а кожа у него была белая, почти лишенная растительности.

- Итак, - сказал он, - я - холст. Куда ты поставишь свой холст?

- Как всегда - на мольберт.

- Не валяй дурака. Холст ведь я.

- Ну так и становись на мольберт. Там твое место.

- Это как же?

- Так ты холст или не холст?

- Холст. Уже начинаю чувствовать себя холстом.

- Тогда становись на мольберт. Для тебя это должно быть делом привычным.

- Честное слово, это невозможно.

- Ладно, тогда садись на стул. Спиной ко мне, а свою пьяную башку положи на спинку стула. Да поживее, мне не терпится начать.

- Я готов.

- Сначала, - сказал юноша, - я сделаю набросок. Потом, если он меня устроит, займусь татуировкой.

Он принялся водить широкой кистью по голой спине Дриоли.

- Эй! - закричал Дриоли. - У меня по спине бегает огромная сороконожка!

- Сиди спокойно! Не двигайся!

Юноша работал быстро, накладывая краску ровным слоем, чтобы потом она не мешала татуировке. Едва приступив к рисованию, он так увлекся, что, казалось, протрезвел. Он наносил мазки быстрыми движениями, при этом рука от кисти до локтя не двигалась, и не прошло и получаса, как все было закончено.

- Вот и все, - сказал он Жози, которая тотчас же вернулась на кушетку, легла на нее и заснула.

А вот Дриоли не спал. Он следил за тем, как юноша взял иглу и окунул ее в тушь; потом он почувствовал острое щекочущее жжение, когда игла коснулась кожи на его спине. Заснуть ему не давала боль - неприятная, но терпимая. Дриоли развлекал себя, стараясь представить себе, что делалось у него за спиной. Юноша работал с невероятным напряжением. Судя по всему, он был полностью поглощен работой инструмента и тем необычным эффектом, который тот производил.

Наступила полночь, но игла жужжала, и юноша все работал. Дриоли вспомнил, что, когда художник наконец отступил на шаг и произнес: "Готово", за окном уже рассвело, и слышно было, как на улице переговаривались прохожие.

- Я хочу посмотреть, - сказал Дриоли.

Юноша взял зеркало, повернул его под углом, и Дриоли вытянул шею.

- Боже мой! - воскликнул он.

Зрелище было потрясающее. Вся спина, от плеч до основания позвоночника, горела красками - золотистыми, зелеными, голубыми, черными, розовыми. Татуировка была такой густой, что казалось, портрет написан маслом. Юноша старался как можно ближе следовать мазкам кисти, густо заполняя их, и удачно сумел воспользоваться выступом лопаток, так что и они стали частью композиции. Более того, хотя работал он медленно, ему каким-то образом удалось передать свой стиль. Портрет получился вполне живой, в нем явно просматривалась вихреобразная, выстраданная манера, столь характерная для других работ Сутина. Ни о каком сходстве речи не было. Скорее было передано настроение, а не сходство; очертания лица женщины были расплывчаты, хотя само лицо обнаруживало пьяную веселость, а на заднем плане кружились в водовороте темно-зеленые мазки.

- Грандиозно!

- Мне и самому нравится.

Юноша отступил, критически разглядывая картину.

- Знаешь, - прибавил он, - мне кажется, будет неплохо, если я ее подпишу.

И, взяв жужжащую иглу, он в правом нижнем углу вывел свое имя, как раз над почками Дриоли.

И вот старик, которого звали Дриоли, стоял, точно завороженный, разглядывая картину, выставленную в витрине. Это было так давно, будто произошло в другой жизни.

А что же юноша? Что сделалось с ним? Он вспомнил, что, вернувшись с войны - первой войны, - он затосковал по нему и спросил у Жози:

- А где мой маленький калмык?

- Уехал, - ответила она тогда. - Не знаю куда, но слышала, будто его нанял какой-то меценат и услал в Серэ писать картины.

- Может, еще вернется.

- Может, и вернется. Кто знает...

Тогда о нем вспомнили в последний раз. Вскоре после этого они перебрались в Гавр, где было больше матросов и работы. Старик улыбнулся, вспомнив Гавр. Эти годы между войнами были отличными годами: у него была небольшая мастерская недалеко от порта, хорошая квартира и всегда много работы - каждый день приходили трое, четверо, пятеро матросов, желавших иметь картину на руке. Это были действительно отличные годы.

Потом разразилась вторая война, явились немцы, Жози убили, и всему пришел конец. Картины на руке больше никому были не нужны. А он к тому времени стал слишком стар, чтобы делать что-нибудь еще. В отчаянии он отправился назад в Париж, смутно надеясь на то, что в этом большом городе ему повезет. Однако этого не произошло.

И вот война закончилась, а у него нет ни сил, ни средств, чтобы снова приняться за свое ремесло. Не очень-то просто старику найти себе занятие, особенно если он не любит попрошайничать. Но что еще остается, если не хочешь помереть с голоду?

Так-так, думал он, глядя на картину. Значит, это работа моего маленького калмыка. И как при виде ее оживает память! Еще несколько минут назад он и не помнил, что у него расписана спина. Он уже давным-давно позабыл об этом. Придвинувшись поближе к витрине, он заглянул в галерею. На стенах было развешано много других картин, и, похоже, все они были работами одного художника. По галерее бродило много людей. Наверное, это была персональная выставка.