В эвакуации мои родители, бабушка и я испытывали такие же трудности, как и большинство людей, находящихся в тылу. Мама как-то бегло говорила, что было тяжело, когда они приехали в Зуевский район Кировской области, где их разместили в доме у каких-то хозяев. Не было продуктов, одежды. Через какое-то время отец заболел: у него был туберкулез легких, плюс, конечно, недоедание. В 1943 году он умер, когда мне было чуть больше года. И видимо, мама работала учителем, чтобы как-то прожить с маленьким ребенком. Мама и бабушка оставались в эвакуации до 1945 года, когда закончилась война.

Будучи маленьким ребенком, я ничего не помню ни об эвакуации, ни о своем отце. Единственное – осталось в памяти та картина, которую я видел в детстве. Я стою на холме среди берез и смотрю вдаль, где проходит железная дорога. Едет поезд, из него идет дым, и я машу своей рукой вагонам уходящего поезда.

В 1945 году семья переехала обратно в Боровичи. Жить было фактически негде, так как дома и сада, которые были у бабушки и дедушки, после возвращения из эвакуации уже не стало. Мама и бабушка устроились у старшего брата Василия, который жил с семьей. В пожарке, где было служебное помещение, нам выделили небольшую комнатку. Жили впроголодь. Мама рассказывала, что у меня были на голове какие-то волдыри, корки.

В Боровичи вернулась с войны младшая сестра мамы Людмила, которая была на фронте врачом. Как военнослужащая она имела право на получение жилья. Вскоре Людмила получила комнату в пятиэтажном доме ИТР (инженерно-технических работников). Очень маленькая комната, метров 6–7, причем в общей квартире, где семей было пять или шесть. Комната была на первом этаже. Такой длинный коридор, ряд комнат соседей, и в одной проживала Людмила. В эту комнату въехали моя мать, бабушка и я.

На фронте Людмила познакомилась с мужчиной, офицером. После войны он позвал ее к себе в город Солнечногорск, примерно 60 километров от Москвы. Они решили пожениться, и Людмила вышла за него замуж и уехала в Солнечногорск. Ее муж, Виктор Владимирович Фомин (1919–1951), погиб в автомобильной катастрофе. Он ехал на грузовой машине, и, видимо, то ли там была дорожная яма, то ли еще что-то другое, но машина опрокинулась, и часть солдат погибла. Людмила осталась одна с двумя детьми, старшей дочерью Галей, родившейся в 1945 году, и младшей дочерью Ириной, родившейся в 1949 году.

Слева направо – Людмила 5 лет, Елизавета Ивановна 37 лет, Антонина 9 лет, Василий 15 лет. Фото семьи Осиповых, 1920 г.

Бабушка Осипова Елизавета Ивановна

Левянт Гирша Менделевич (1899–1985) – муж тети Любы. Левянт Люба Гиршевна (1905–1991) – сестра моего отца, 1934 г.

Нина, 4 года – дочь тети Любы, 1939 г.

Сестра матери Людмила Ефимовна и ее дети Галина и Ира, 1951 г.

Галина, Ира и Людмила

Мой отец Лейбин Моисей Гиршевич (1913–1943), 1940 г.

Моя мать Осипова Антонина Ефимовна (1911–1976), 1965 г.

Комната в доме ИТР осталась за нашей семьей. Через несколько лет мама, бабушка и я переселились в другую комнату, находящуюся в том же доме, в другом подъезде, но на пятом этаже. Комната была роскошная – аж девять метров в двухкомнатной квартире, где проживала другая семья, состоящая из мужа, жены и мальчика, который был старше меня на три года.

В комнате помещались две кровати, стол и стулья. На одной кровати спали мама и я. В раннем детстве у меня болели ноги, и я не засыпал, пока моя мама не погладит их, согревая теплом, так как я страдал ревматизмом до начала школы. На другой кровати у стеночки спала бабушка с котом. Кот ложился вместе с ней, вытягивал лапы вдоль кровати, как человек, голову клал на подушку, и так они спали. Мы все очень любили рыжего кота. Однажды получилось так, что я шел на кухню, нес посуду и, видимо, стукнул ее о стол. Не заметил, что кот сидел на раме форточки, которая была полностью открыта. От внезапного стука кот испугался и выпал из форточки на улицу. Мы побежали вниз, с пятого этажа, подобрали его, две недели выхаживали, отпаивали молоком, но он оказался такой живучий, что вскоре выздоровел. Видимо, хотя кот упал с пятого этажа, но часть пути из окна он спустился по водосточной трубе, потому что когти были ободраны. Но я, чувствуя свою вину за случившееся, сказал бабушке, что кот выпрыгнул наружу за птичкой, которая пролетала мимо форточки. Бабушка меня не ругала. И через две недели кот полностью выздоровел.

Бабушка и мама жили дружно. Бабушка готовила, любила чай, в основном его пила, ела мало. Я, как правило, был с ней или в детском саду, куда она меня отводила и забирала. Мама все время была в школе, поскольку она являлась учителем русского языка и литературы, а затем стала завучем в одной из школ. Поэтому только в воскресные дни мы были вместе.

Игрушек было мало. Помню, что дома у меня была кукла и бумажные платья, которые можно было менять. В детском саду я дружил больше с девочками, чем с мальчиками. До сих пор помню одну фотографию, где я танцую с девочкой. На мне одежда кавказского джигита, а на девочке – свадебное платье.

Галя (двоюродная сестра) и Лера у ёлки, 1946 г.

Детский сад («Свадьба» по-кавказски), 1948 г.

Смотря на детскую фотографию, возникает вопрос: «Как три года спустя после войны в детском садике сохранился кавказский национальный костюм?» Поскольку немцы не были в городе Боровичи, то одежда и костюмы никак не пострадали и напоминали об интернациональном воспитании в дошкольном учреждении.

В детском садике я был свидетелем одного происшествия, когда дети надсмехались над одним мальчиком. Около детского сада проезжал «говновоз», то есть лошадь с деревянной бочкой, куда кучер выливал «говно», собранное из деревянных туалетов. Мальчишки что-то кричали и дразнили кучера. Тогда он схватил черпак, собрал «говно» из бочки и выплеснул его на одного из мальчиков. Все дети бросились в стороны, и только мальчик, от которого ужасно пахло, остался стоять и начал плакать. Впоследствии часть детей дразнила этого мальчика, и только некоторые из них, включая меня, проявляли сочувствие к нему.

Лера, 6 лет, 1948 г.

Когда мне было шесть лет, мама стала работать летом в детском лагере и соответственно взяла меня с собой. Именно там она меня учила плавать. Учила таким образом: заходила сама по грудь в воду, брала меня на руки, а потом бросала в воду, чтобы я, барахтаясь, плыл к берегу. Вот так потихоньку я научился плавать, хотя врачи говорили, что мне нельзя по грудь заходить в воду. Позднее, будучи взрослым, я понял, что при рождении у меня были проблемы с сердцем и врачи не советовали купаться в холодной воде.