Музыкант помедлил и оценивающе взглянул на незнакомца. – И как далеко простираются твои причуды? – осторожно спросил он.

– Ну, в твоем случае все безопасно. Я хочу угостить тебя девочкой.

Парень вновь помедлил с ответом.

– На кой тебе это? – наконец осведомился он.

– Нужна разрядка, чтобы не грохнуть кого-нибудь. – Анселл приятно улыбнулся. – Один нюанс – я буду смотреть.

– Извращенец, что ли? – усмехнулся Габриэль.

– Бывает со мной и такое, – пожал плечами тот. – Не грузись. Мне просто надо расслабиться.

– О’кей, мне по фигу, – снова сплюнул музыкант. – Только если она меня ничем не заразит.

– Мы купим чистую, – заверил брюнет. – Я знаю, где есть такие. Ты со своей гармошкой столько не заработаешь…

– Это бандонеон, – с достоинством поправил музыкант.

– О’кей, – вздохнул брюнет. – Идем покупать тебе девочку, а мне – душевный покой.

Можно подумать, таким образом можно было купить душевный покой…

Под финал Габриэль осведомился, как зовут «благодетеля». – Помяни меня в своих молитвах, как Жан-Жака де Бизанкура, – бросил он в дверях дешевого гостиничного номера, оставив музыканта и нанятую проститутку удивленными, но при деньгах. Однако душевный покой, разумеется, так и не обрел…

Итак, звали его по рождению Жан-Жак-Альбин де Бизанкур, что свидетельствовало о его дворянских корнях. Но никто даже предположить не мог, сколь глубоко в историю уходят эти корни.

Глубины эти были настолько чудовищны, что в первую очередь не давали покоя самому Жан-Жаку. Нет, днем и в те ночи, что он бодрствовал, все было прекрасно. И да, наклонности его были более чем извращенными, он был садистом-убийцей и в своем кругу этого не скрывал. А зачем скрывать, если три четверти дохода абсолютно со всех дел притекали именно с его подачи – порнобизнес, наркотики, живой товар всех мастей и прочее.

Многие считали его чокнутым и побаивались. Поговаривали, что он сам дьявол – несколько раз его пытались убить, и каждый раз безрезультатно. Зато покушавшихся на его жизнь потом находили в таком плачевном виде, что они могли позавидовать мертвым.

Никто не знал, на кого он работает и к какому клану принадлежит. Это казалось невероятным, но даже Интерпол не мог докопаться до истины. Предполагали, что он агент сразу нескольких организаций, оттого и засекречен сверх всякой меры. Они просто не знали, где копать. И не из соображений безопасности, а из соображений здравого смысла и логики. Потому что человеческая логика тут не работала.

Уже несколько лет Жан-Жаку-Альбину снились сны. Притом все чаще и все ярче.

Само по себе это явление вовсе не из ряда вон. Все видят сны, и у многих они красочны и связны, словно приключенческие фильмы, которые, к сожалению, быстро меркнут в памяти, и их невозможно «пересмотреть».

Но такая мысль и не приходила в голову Бизанкуру. Наоборот, он предпочел бы не видеть того, что он видел, потому что это было невыносимо. Не из-за чересчур пугающего визуального ряда – нет, все было еще хуже. Его сны вовсе не были снами…

Наутро Жан-Жак просыпался с рыданиями или воплем, сердцем, колотящимся где-то в трахее, и с полной неспособностью дышать. Немилосердный ужас, отчаяние и безнадежность охватывали его существо перед самым пробуждением, когда нормальные люди должны бы испытывать покой и умиротворенность. Психологи называют это паническими атаками. Но Жан-Жак вовсе не собирался идти к психологу, чтобы поведать ему о своей беде. Ни один врач в мире не взялся бы лечить его недуг. Потому что, повторимся, сны его не были снами. Они были… воспоминаниями.

Сам Жан-Жак понял это далеко не сразу, а лишь по прошествии некоторого времени и долгого размышления. А осознав, просто не знал, что ему с этой информацией делать. Он вспоминал все четче и четче то, что обычный человек помнить просто не в состоянии. Обстоятельства своего рождения. Он вспомнил свое зачатие, словно в его сознание переселилось сознание матери. Более того, воспоминания раздваивались, и он прекрасно понимал, почему – ведь в зачатии, как известно, принимают участие оба родителя. И вот одновременно в них и устремлялась память Бизанкура. Поговорка «муж и жена – одна сатана» подходила тут как нельзя лучше.

Известны ли истории такие случаи? О, она была свидетельницей многих удивительнейших вещей, которые человеческий разум постичь не может. И эта – одна из них. Потому что родился Жан-Жак де Бизанкур… в четырнадцатом веке. Если быть точными, то в 1329 году от рождества Христова. Да-да, это не описка. Заикнись он об этом любому психологу, и ему не покинуть врачебного кабинета иначе как в смирительной рубашке. И повезли бы его вовсе не домой, а в такое место, из которого люди домой уже не возвращаются.

Но есть вещь пострашнее самого ужасного вымысла и самой отвратительной болезни. Правда. А смириться с правдой и есть порой самое трудное. Невыносимое.

Сновидения его были нескончаемым сериалом про него самого, его родных и домочадцев, а пробуждаясь, он понимал, что именно так все и было, и покрывался холодным липким потом. Ему ведь некому было про это рассказать.

Белла, сука…

Разумеется, Белла знала все. Знала и потешалась над его отчаянием, как пить дать. Потому что она, строго говоря, была не Белла. И она была не «она». Наверняка эти сны-воспоминания-откровения посылались ему именно с подачи Беллы. Но с этим существом он сейчас не стал бы откровенничать. Хватит. Как говорится, от греха подальше. Но как тут будешь «от греха подальше», если он, Жан-Жак-Альбин де Бизанкур, от рождения был «крестником» семи смертных грехов и семи покровительствующих этим грехам демонов…

Вел он жизнь праздную, мягко сказано, ни в чем себе не отказывал. Его развлечения находились за гранью человеческих потребностей. Их даже нельзя было назвать «основным инстинктом».

А под утро ему снился взгляд. Из синевы небес взирали на него огромные скорбные глаза, они смотрели в его душу. Так в глубину дальней пещеры вдруг проникает непрошеный солнечный лучик, постепенно вытесняя тьму светом, да только свет этот был для Жан-Жака невыносим. Точно его раздели и выпотрошили. Нет, не так, как это делал он сам с кем-либо. Теперь он делал это сам с собой. Взгляд с небес безмолвно и неотвратимо вопрошал: «Как же ты можешь жить с таким грузом, как? Как ты можешь спать, есть, дышать? Посмотри в глубь себя, может, там осталось хоть что-нибудь человеческое?»

Островок света неумолимо разрастался, заполняя нестерпимым сиянием самые стыдные и страшные закоулки его сознания, вытаскивая наружу то, что он хотел бы спрятать, скрыть навсегда от самого себя, и этот свет выжигал его, точно он лишился век. Жан-Жак просыпался от собственных рыданий и обнаруживал, что постель его смята, подушка влажна от пота и слез, простыня на полу, и долго был не в силах выровнять дыхание и принять тот невыносимый факт, что он проснулся.

Но и на следующую ночь, и все ночи раз за разом приходили воспоминания, безжалостно отшвыривающие его на несколько столетий назад.

Вместе с Жан-Жаком де Бизанкуром мы, выражаясь высокопарным слогом, вынуждены, любезный наш читатель, пришпорить скакуна повествования, чтобы он то переносил нас в далекий четырнадцатый век, где и началась наша полная ужасающих событий история, то возвращал в наши дни.

А как прекрасно, даже мило все начиналось…

1316 год, Франция, графство Блуа. Яркое солнце просачивается сквозь резные листья виноградников, пасутся белые козочки. Пастораль.

Беспрестанные войны, обилие нищих бродяг, желающих легкой наживы разбойничков, поток беженцев. Суровая действительность.

Ги было шестнадцать, и был он статным, ловким и здоровым. Анне-Марии только-только сровнялось четырнадцать, а выглядела она как сопливая девчонка, которой лишь в куклы играть. Но Ги де Бизанкур, изволите ли, разглядел в девице Богарне и трогательную нежность, и доброту, и даже не постеснялся сказать отцу, что видит в ней печать богоизбранности.