От халата они быстро избавились, как и от нижнего белья, и Том приглашающе раздвинул ноги.

— Любуйся, душа моя. Теперь там снова всё гладко.

— И полюбуюсь, и попробую, — пообещал тот, спускаясь ниже, и без прелюдий обхватил губами набухающий член. Гладкая кожа была более чувствительной к прикосновениям, отзываясь мини-бомбами во всём теле.

Отец Гарри не раз намекал, что ближе к сорока годам Том забудет, что такое секс. Часики-то тикают. Чем очень раздражал любимого. И немного Гарри. А потому они вместе злорадствовали и теперь подкалывали Джеймса, открыто заявляя, что сексуальная жизнь у них цветёт и пахнет. Папочка всё также горяч и в полной боевой готовности.

Гарри ублажал его со всей страстью, получая от процесса не меньше удовольствия. Том его не перехватывал, не пытался толкаться в глотку — отдал себя полностью в руки младшего супруга.

— Смазка далеко?

— У меня в сумке, сейчас, — прошептал Гарри. Как чувствовав, что стоит взять её с собой, пусть даже перспектив использования не предвиделось.

Вернувшись обратно с флаконом, он снова принялся за дело, подключив влажные пальцы к процессу.

Сколько раз Гарри его стимулировал? Сколько раз он добровольно отдавался? А ощущения всё равно, как в первый раз. Не тот свой, пробный, а именно с возлюбленным, с его подготовкой, его пальчиками, что разрушили железный принцип: «ни одному мужчине не дам в зад» и открыли новый мир удовольствия. Свою жалкую попытку стимулирования с помощью анальной пробки Том и вспоминать не хотел — и смех, и грех.

Сейчас два удовольствия, как спереди, так и сзади, смешивались в замечательный коктейль, бьющий по мозгам не хуже алкоголя.

— Люблю, когда ты так стонешь.

— Любишь результат своей работы, — тяжело улыбнулся Том и вновь зажмурился, вновь откинул голову назад, чувствуя каждый пальчик супруга внутри себя, и его горячий рот, благодаря которому тело бросает в жар.

— Конечно. Приятно видеть, как любимый кончает в твоих руках, — с ноткой самодовольства ответил Гарри и сменил позицию — выпрямился, пристраивая головку члена к влажному, разработанному входу. Том невольно сжимался и это было так… забавно. И мило. Гарри усмехнулся, немного надавливая и осторожно проникая только по головку.

— Чёрт, — со свистом выдохнул и облизал пересохшие губы. Не хватало воды. И прохладного воздуха, — не спеши только, душа моя.

— Хорошо, родной, не буду, — пообещал Гарри. По себе знал, каково оно, когда любимый не сдержан, а ты по каким-то причинам не можешь поддержать его в этом, — не напрягайся.

Именно теперь в ход пошла осторожность. Как в самом начале, совершив натуральное нападение на супруга, будто полгода не вступал с ним в сексуальный контакт, он больше не смел себя вести. Он входил осторожно, лаская правое колено мужа, и говорил, не переставал говорить:

— Том. Боже, Том… люблю тебя, родной. Как же я люблю тебя. Ох… как же в тебе хорошо, Господи… Всё ещё остались в твоей голове мысли о «смене любимого человека»? Вот и правильно. Потому что ты самый лучший. Самый прекрасный, самый умный, самый красивый, самый сексуальный, самый-самый что ни на есть мой и только мой. Я скорее убью себя, чем изменю тебе. Сама судьба связала нас в том лифте. А потому мы будем вместе. Всегда будем, родной. Люблю…

Только Гарри мог смешивать в своём признании серьёзность, страшные слова и забавность. И весь этот коктейль для Тома. Он взял своего мальчишку за руки и потянул на себя — от того его член вошёл ещё глубже, вырвав стон у обоих.

— Ромео ты мой, — усмехнулся мужчина, кладя руки супруга себе на грудь, — исполняй уже свой супружеский долг.

В глубине души, рядом с Томом Гарри по-прежнему оставался мальчишкой, который непременно сделает то, что ему скажут, и постарается в лучшем виде. Потому что это его мужчина, его любимый человек, которого он никогда не посмеет разочаровать, подвести или оставить неудовлетворённым. Кого бы ни встретил на своём пути.