Стоило выйти, так в лицо, заставив расчихаться, влетел комок мягкого тополиного пуха. Пришлось протереть стёкла очков, через них я и увидел голубое, как мороженое, небо, с редкими полосами облаков. Подул ветер чуть холоднее, но тотчас солнце словно ярче засияло оранжевым, пёстрым цветом.

Во дворе то и дело попадались дети из Цветника. Они чинно прогуливались… Совсем иное колясочники! Ооо, они буйствовали! С громким визгом они носились по территории больницы и то и дело, разумеется, совершенно ненароком, наезжали колясками на Цветник. На всю больницу раздавались крики и ор деток вперемешку со злостным хихиканьем колясочников. Сестрички привычно не обращали внимания на расшалившихся больных. Знали бы, что это лишь отвлекающий манёвр: отдельная группа колясочников с искрящим азартом и радостью взглядом уверенно плавили пластиковую игрушечную машину и поджигали дорожку тополиного пуха…

Раздался нетерпеливый гудок. Брат недовольно выглядывал из машины. С нелепой улыбкой я перешагнул за ворота больницы, жизнь ведь бежит, а смерть идёт рядом, поддерживая под руку. Пожалуй, я научился понимать правила.

— Ура! Ура! Ура-а!

Оглушительный свист слышится за спиной, резко обернувшись, я поднимаю голову и начинаю глупо улыбаться. Энрике наполовину высунулся из окна, размахивает руками, кричит и свистит, и вдруг выпускает в небо, с нашего Этажа, разноцветных змеев: оранжевого и голубого, малинового и радужного. Весь мир отразился в воздушных змеях, он застыл в них, рвано колышущихся в потоках восточного ветра. Рвались они ввысь, к бескрайним нежным небесам, а их нити навеки переплелись в тонкой ладони колясочника.

========== Александрия, моя жизнь, моя любовь ==========

Наступил момент, когда дышать стало невозможно. Рваные вздохи и хрип, рвущий горловые связки. Бесконечная перечень вдохов, страшно захотелось живого воздуха, чтобы возникла уверенность, что живёшь. Не было того жуткого ощущения пустоты, плывущей мягким туманом, а появился хрупкий шанс на дыхание. На жизнь. Пытаясь вдохнуть, я кричала, казалось, в полный голос, только бы заставить сердце вновь застучать, хоть маленький, осторожный стук, я ведь и на него согласна, только бы отошёл туман.

Ещё один, последний, глубокий вздох — и туман рассеялся.

Пальчики ног коснулись рыхлого песка, и пара желтых ветерков из песчинок вмиг закружились, прижимаясь с верностью к телу. Песок мягкий, тёплый, он ласково согревает ступни, не позволяя восточным ветрам задеть холодом. Он простирается в бесконечность, в ту самую пустоту, еле слышно, нагло подвывающую за спиной. Золотые и белесые пески скрываются там: кое-где они перемешиваются, либо, безжизненными озерками, мирно плывут в пустоте. Мне не стоило оглядываться. Я сделала два шага вперёд.

В ступни ударила прохладная морская волна. Закопошилась белоснежная пена, она приятно заурчала, пузырьками ударяясь у ног. Там плескалось море. От него всегда отступает туман, от того оно чистое, блестящее, будто усыпанное искорками мерцающих звёздочек. Волны набегают одна на другую, опрокидываясь с громким всплеском. И воздух… Некогда я получила эту способность — дышать у Последнего моря. А это удивительная чистота, которую хотелось бы есть ложками и не останавливаться. В воздухе этого моря сквозила сладость, похожая на кусочек рахат-лукума, щедро обсыпанного пудрой.

Чудесное море, здесь синяя бездна, таящая в себе маленькие кусочки неба. Здесь играет бесконечная музыка волн, в которой не повторяется ни одной нотки, а над ними летают, играясь, ветра. Море прекрасно, отныне я это понимаю, чувствую эту страсть и нежность. Жаль только, что несколько поздно.

Приближалась, покачиваясь на волнах, лодочка. Нос глядел прямо на меня. Она столько раз пыталась меня забрать. И теперь, после стольких лет, у неё это получится. Странно поверить.

Цвета сирени, с золотистыми краями хрупкая лодочка, корма которой поднималась над бортами, завиваясь в пару причудливых листьев. С кончика кормы свисал фонарь с полыхающим живым огнём. После стольких лет мне вновь даётся шанс прикоснуться к свету. Какая ирония, ведь придётся впасть в вечность.

Я боли не боюсь. Здесь её нет.

Любопытно, а что ждёт Светлую поле смерти?

А являюсь ли я ей?

Лодочка остановилась, ткнувшись в песчаный берег, я слышу шаги Смерти. Теперь они у неё мягкие, осторожные, слегка пружинят на золотистом песку. Что же, новых знакомых нужно встречать с достоинством.

— Я… я знала, что ты рано умрёшь!

Не убирая рук от лица, я рассматривала мужчину. Высокого, с той же маленькой ямкой над верхней губой и горбинкой носа, но теперь с проседью на висках. Взгляд, пусть и удивлённый, но точно такой же, он не изменился: цепкий, хитрый. Только раньше я ни разу не видела его босым. Всё тот же Андрес, что когда-то подарил мне Мишку. А ведь за столетия странствий никто не сделал мне подарка большего, чем он.

— С недавнего времени хочу спросить — откуда?

— А я в первую нашу встречу почувствовала, что ты смертельно болен.

— Болен?

— Ага, я только со временем не угадала, ей ещё долго предстояло расти.

Андрес промолчал, и рассматривал меня так, что захотелось ущипнуть за руку, проверить, точно ли я не сплю.

— Ты мираж? Или в это место всё же приходят сны? — улыбнувшись, устало, покривив рот, он притронулся рукой к моей макушке, чуть сжимая ладонь. Взглядом ощупывал лицо, и всё продолжал тихо улыбаться, будто заново начинал узнавать. И, кажется, Андрес всё же изменился: он всегда казался взрослым, но теперь я вижу, былое лишь малая часть. Жизнь не имеет способности сотворить такое с человеком. Только смерть. — А ты почти не изменилась, только стала взрослее. Я так тебя порой и представлял, знаешь, даже с ростом угадал. Такое же прелестное дитя…

— Я уже не дитя! — фыркнув, я отступила на шаг, внимательнее присматриваясь к другу. И растерялась, ведь в его глазах нежностью расплывался восторг.

— Прелестное дитя, хрустальное, которое страшно обнять, ведь в любой момент можешь сломать. С миниатюрными следами ног, остающимися на песке, дитя лёгкое, как движение ветра. Только в глазах появилась пугающая меня тоска, отчаянная грусть. Раньше, даже в худшие дни, этого не бывало.

— Годы в больнице, боюсь, были лучшими в моей жизни.

— А я так хотел дать тебе всё, — и было видно, он меня не слышал, — только бы эта шкодливая улыбка пронзала вечность. Но так страшно вернуться и услышать, что ты мертва. Каждый день хотелось плюнуть на всё и приехать в больницу. Но я не способен пережить твою смерть. Эх-х, пять раз я был уверен, что влюблён!

— Андрес, Андрес, замолчи!

— Ты стала моей мечтой, Александрия, моя жизнь, моя любовь.

— Ну, замолчи, — глухо прошептала, ухватив мужчину за рукав, — замолчи.

Существовал ли вариант, чтобы в меня был кто-то влюблён? Ни одного! Ведь можно восхищаться, ненавидеть и презирать, но любить… Нет, таких чувств нам не дано получать. Создана не для того, меня невозможно полюбить. Это безумие, самое натуральное. Сильное чувство, обретаемое человеком, и тогда он становится всемогущим. Они побеждают в войнах и преодолевают скалистые вершины. Когда сердце любит неистово, жарко, то люди способны взлететь, они раскрывают белоснежные крылья и летят, летят… летят.

— Андрес, это пустота. Ты — Смерть, а я — очередной странник.

***

Моросил дождь. Тонкие нити невидимо рассекали воздух, оставляя на асфальте тёмные пятна. Маленькие пятнышки, словно на шерсти далматинца, рассыпаны по тротуару, насколько может охватить взор, они прелестно сочетались со старой улицей. Капли падали с небес не спеша и в скором времени вырастали тёмные пятна, не сливаясь, они образовывали возле скамеек архипелаг островов, маленьких, и побольше; к ним, стоило расцвести вдохновению, мог подплыть корабль на вздутых парусах, и лавировать между ними, изучая скалистые берега…

— Раз, свет, дважды тьма, песни свет поёт.

С одного пятна на другой, в тот самый неуютный час, когда большая часть жителей города находилась под крышами многоэтажек, прыгала, делая упор на левую ногу, девочка. Маленькая, годиков трёх примерно, с двумя короткими косичками, очень светлыми, пшеничного оттенка; одета, несмотря на прохладную погоду, в жёлтенькое платье, настолько короткое, что при очередном прыжке полностью оголялось костлявое бедро. Во время прыжка девочка бурчала себе под нос присказку, и с каждым новым пятном добавляла по слову.