Девочка сделала шаг мне навстречу, потянулась к моей ладони, но за секунду до соприкосновения отдёрнула руку, легонько покачав головой. И пошла вперёд по коридору.

— Сашина палата в самом конце коридора, последняя. Её и Смерть перевели, а меня оставили здесь. Знаешь, я даже порой думаю, что могу переехать в Общежитие. А может случиться так, что папа за мной приедет и заберёт домой? Я очень этого хочу. Но Саша пока ничего не говорила. Кстати, я — Эстер.

— А где все врачи?

— У Сальвы приступ случился, все к нему в палату сбежались, а после его в реанимацию повезли, — спокойным тоном пояснила девочка, — но ничего, уже через пару минут сестричка вернётся на пост.

— А что с ним?

Я не хотел этих знаний. Но не мог не спросить, поражаясь спокойствию ребёнка, умудряющегося при разговоре позёвывать.

— Ничего такого, снова дышать не мог. А когда врачи прибежали, у него, кажется, сердце остановилось. Но всё будет в порядке, Саше же плохо. Вот её палата.

Девочка толкнула дверь и отступила, обнажив при широкой улыбке молочные зубы.

Я оказался в палате Саши. Хотелось услышать здесь что-то, помимо гнетущей тишины. Но палата ничем не отличалась от остального Могильника. Покой, вечный покой. Белоснежные стены, закрытое окно и заглядывающий в него старый тополь. Вдоль стены расставлены стопочки книг — старых, в потрёпанном переплёте. На тумбочки возле койки стоял горшок с синим цветком на тонком стебельке. Именно на него был устремлён грустный взгляд девочки.

— Знаешь, что бывает после конца? После точки невозврата? Бессмертие. Полёт. Мне бы тоже хотелось летать везде, куда попадают солнечные лучи. Пронзать небеса, и вновь распустить мои крылья.

Повернув голову, она улыбнулась. Слабо, лишь краешком губ. Но взгляд потеплел, и, кажется, в нём промелькнули тысячи маленьких солнц.

— Тебя не было очень долго. — Укоризненно протянула Саша, прищурившись, стоило мне сесть. — И ты ни слова ни сказал ни мне, ни Энрике.

— Спешил.

— Знаешь, один мой знакомый сказал, что, если уходишь даже на миг, то прощайтесь так, словно исчезаешь навек. Но мы тебе, наверное, на самом деле, не нужны. Ведь ты не пришёл.

— Но сейчас я здесь.

Саша внимательно присмотрелась ко мне. Заглянула в глубины души, высматривая, выискивая там что-то. И, кажется, нашла. Приподнялась на пышной подушке и обхватила мои плечи маленькими ручками. Прижалась. Несильно, слегка подрагивая. Тело её не держало. Но ребёнок обнимал меня, несмотря на утекающие силы.

— Я счастлива.

Внутри мир дрожал. Он отказывался принимать то, что услышал. Не обыкновенное «рада». Нечто большее, возвышенное, прекрасное. Маленькое дитя, готовое превратить мой мир — грязный, порочный в страну чудес, освятить быт и душу.

— А тебе всё же идёт. — Фыркнула Саша, упав на подушки. — Энрике очень боялся, что тебе не понравится, и свитер выкинешь. А я говорила — нет, он будет в восторге. Так, ты же в восторге?

— В полном.

— Я же говорила!

— В какой цвет наше чудо разукрасило моего братца?

— Малиновый. — И, шкодливо опустив взгляд, с чуть порозовевшими щеками, Саша добавила: — Я помогала с расцветкой.

— А в нём?

— Нет, нет, ни грамма! Серхио уже хватает солнца, он может жить.

Порой короткие диалоги, казалось, не имели смысла, настолько бредово они звучали. Но откликались в сердце громкими ударами часов. Порой лишь двое понимали, о чём речь, ведь каждый носит в себе то сокровенное, ту частичку, что она внесла в чужие души.

— Мартышка, а я тебе подарок привёз.

И синие глазки загорелись предвкушающим огоньком. Девочка подалась ко мне с любопытством, слегка приоткрыв рот, и нетерпеливо протянула ручки.

Я расхохотался.

— Мне кажется, у каждой уважающей себя пятилетней девочки должна быть любимая игрушка. И, надеюсь, этот мохнатый парень, привезённый из того-самого города на берегу моря, о котором ты постоянно твердишь, тебе понравится.

Затаив дыхание, я наблюдал, как девочка принимает подарок. У неё на руках сидел рыжий плюшевый медведь с чёрными глазами и маленьким носом. Осторожно, невесомо посадив его на колени, ребёнок замер, напряжённо вглядываясь в глаза игрушки. Словно и в стеклянных глазах пытался что-то прочитать. И в какой-то момент, когда я успел знатно перепугаться, Саша притронулась к медведю кончиком пальца. Указательным она провела по мохнатым ушам, до кончика носа. Осторожно ткнула пальцем в плюшевый живот. И взяла его за лапы.

— Мой Мишка… Мой. Мой! Андрес, я тебя люблю! Так сильно, что ты и не представишь! Люблю, люблю, люблю! У меня есть Мишка!

Сопливое, мокрое от внезапных радостных слёз лицо прижималось ко мне. И повторяло, как сильно меня любит. Саша прижимала к себе мишку, обнимая меня, всхлипывая, и смеясь. А я сам был готов плакать, прижимая к себе тонкое тело любимого ребёнка. Ведь это был первый раз, когда я что-то для неё сделал, когда мог многое. А ей, при всей силе, спрятанной в маленьком ребёнке, не хватало самой малости. Любви.

*Сознание бунтует — термин больных, обозначающий ухудшение состояния.

Комментарий к Берлин ~ Александрия

*Сознание бунтует – термин больных, обозначающий ухудшение состояния.

========== Воспоминания ~ Реальность ==========

Комментарий к Воспоминания ~ Реальность

https://vk.com/wall-168342006_61

— Получается, ты отдавала свою жизненную силу пациентам больницы, и из-за этого ухудшалось твоё состояние. Я правильно понял?

— Если без уточнений, то да.

— Без уточнений?

— Ну да, если исключить все условия и очередь нюансов, то да, всё так и происходило.

— А если с нюансами?

Пожалуй, новый Наблюдатель оказался дотошнее всех прочих. Он умеет слышать и анализировать. Записывает все наши диалоги и заставляет во время очередного допроса рассказывать всё по-новому. Каждый раз во время моего рассказа он умудряется находить новые для себя и даже для меня детали. Наблюдатель переменчивый. То он не произнесёт и дюжины предложений во время приёма, а порой ведёт ярые дискуссии, перебивая и возражая.

Он непонятый. И из-за этого одно его присутствие вселяет в меня ужас.

— Снова хотите только правды?

Я расправила губы в широкой, довольной улыбке. Аккуратно ведя пальчиком по краю стола, хитро взглянула на едва заметно передёрнувшего скулой Наблюдателя. Да, не вы один умеете играть в эту игру.

— Ты быстро адаптировалась.

— Вы не первый, кто мне это говорит.

— Из-за этого к тебе часто приводят новых Наблюдателей. Ни у кого не получается к тебе адаптироваться. — Наблюдатель сложил перед собой руки и чуть наклонился вперёд, с пугающим интересом учёного рассматривая меня, упорно пытающуюся сохранять спокойствие. — Ты крайне интересный материал. С тобой нельзя так же, как с остальными пациентами.

— Я безопаснее многих, здесь содержащихся.

— Возможно… — Наблюдатель протянул руку, обёрнутую в белоснежную ткань, к моему напуганному лицу, и слегка погладил, невесомо, одними костяшками, лоб, щеку и подбородок. — Уверен, стоит мне захотеть — и я с лёгкостью прострелю тебе голову, или же без особого труда сверну шею. И мне ничто сверхъестественное не помешает.

Невыносимо ужасно, когда мозг понимает бессмысленность страха, ведь Наблюдатель не имеет права убивать даже в том случае, если присутствует угроза его жизни. Но вот сердце дрожит от поднимающегося в душе страха, и все внутренности судорожно трясутся, отказываясь принимать простую истину. И упорно продолжают твердеть, что вот этому сидящему напротив сильному мужчине ничего не стоит в этот же миг исполнить свои слова крепкими руками, находящимися в опасной близости от хрупкой шеи.

— Но твоя сила ни в руках и ни словах, ни в огромных, с полыхающим ужасом, синих глазках. Она здесь. — Пальцы едва ощутимо надавили на висок. — В твоём неестественном влиянии на жизнь. Ты либо очаровываешь, либо отталкиваешь, но нельзя остаться равнодушным к этой силе. Но её исток… Полагаю, он неизвестен даже тебе. А я, как заслуженный учёный, хочу узнать истину. Поэтому давай продолжим, Саша.