Однажды папочка схватил меня и понес в воду, и я, оказавшись на такой высоте, завизжала от страха и восторга. Помню, он швырнул меня в океан, держа за руки, и потом поднял, а я кричала уже от негодования, потому что соленая вода обожгла ноздри, и от этого захотелось драться или плакать.

В первый наш год там я спала на раскладушке в комнате родителей, как обычно, и укладывалась всегда быстрее остальных. Как и дома, водянистые краски сумерек подкрадывались ко мне и пугали, они зеленели и высверкивали через желтовато-коричневые оконные шторы над моей кроватью, походившие на закрытые веки. Я ненавидела этот сумеречный цвет и ложилась рано, вдали от убаюкивающих голосов родителей, которые оставались внизу, на крыльце отеля, что принадлежал товарищу отца по работе с недвижимостью – тот давал нам за недельную аренду хорошую скидку.

Для меня зелено-желтые сумерки – цвет одиночества, он меня никогда не покидает. Всё остальное об этой первой неделе летних каникул в Коннектикуте уже забылось, кроме разве что двух фотографий, где я, как обычно, недовольна и щурюсь на солнце.

На второй год мы стали беднее, или, может, отцовский приятель поднял цены. Так или иначе, мы впятером жили в одной спальне, и для дополнительной раскладушки места уже не хватало. В комнате было три окна, стояли две двуспальные кровати под шенилевыми покрывалами, слегка продавленные посередине. Мы с сестрами делили одну из них.

Меня всё равно отправляли спать раньше сестер, которым разрешали посидеть и послушать «Я люблю детективы» по радиоприемнику в деревянном корпусе, что стоял в гостиной внизу, около окна, глядящего на крыльцо. Его тихое бормотанье доносилось с крыльца до обитых кретоном кресел-качалок, что стояли рядком в мягко-соленой, прибрежно-курортной ночи нашего переулка.

В тот год сумерки уже не пугали меня так сильно. Мы занимали заднюю комнату, темнело раньше, так что, когда я ложилась, уже вовсю была ночь. Когда сумеречный зеленый меня не терроризировал, засыпать было несложно.

Мать следила, чтобы я почистила зубы и помолилась, а потом, убедившись, что всё в порядке, целовала меня на ночь и выключала тусклую лампочку без абажура.

Дверь закрывалась. Я лежала без сна, замерев в предвкушении, и ждала, пока закончится «Я люблю детективы» и сестры придут и заберутся в постель. Я торговалась с богом, чтобы он помог мне бодрствовать. Кусала губы, вонзала ногти в подушечки на ладонях, чтобы только не уснуть.

Через тридцать минут – или целую вечность, за которую я успевала перебрать в голове все события минувшего дня, включая то, что должна и не должна была делать и что сделала или нет, – я наконец слышала топот сестер по коридору. Дверь в нашу комнату открывалась, и они входили во тьму.

– Эй, Одри. Не спишь? – это Хелен, на четыре года старше меня и ближе ко мне по возрасту.

Я разрывалась от нерешительности. Как быть? Если не отвечу, она может начать щекотать мне пальцы на ногах, а если ответить – то что сказать?

– Ну что, спишь?

– Нет, – шептала я скрипучим голоском, который казался подходящим для сна.

– Ну ясное дело: видишь – не спит, – доносился полный отвращения шепот Хелен, после чего она громко вздыхала и цыкала. – Смотри, у нее глаза открыты!

С другой от меня стороны раздавался скрип кровати.

– Что ты всё не спишь? Зыришь, глаза пузыришь? По дороге сюда я попросила бабайку откусить тебе голову, и вот он уже скоро придет и покажет тебе!

Я чувствовала, как уже по обе стороны от меня кровать подается под их весом. Мать велела мне спать посередине, чтобы не свалиться с краю, ну и сестер изолировать друг от друга. Я была так заворожена идеей делить с ними постель, что и не возражала. Хелен потянулась ко мне и тихонько ущипнула.

– Ой! – я потерла плечо, которое саднило от ее цепких, натренированных клавишами пианино пальцев. – Вот расскажу мамочке, как ты меня щиплешь, и тебе точно будет порка! – И тут я победоносно выдала свой козырь: – И, конечно же, расскажу ей, чем вы там друг с дружкой занимаетесь!

– Давай, дурында, мели языком. Так им будешь молоть, что у тебя рот отвалится и сожрет твои пальцы на ногах! – Хелен снова цыкнула, но убрала руку.

– Ой, да ложись уже, Одри, спи давай, – это Филлис, моя старшая сестра, миротворица, тихая, разумная, замкнутая. Но я прекрасно знала, ради чего надо было вонзать ногти в ладони и не давать себе спать, и ждала, едва сдерживаясь.

Потому что именно тем летом, в душной задней комнате курортной хибары, я наконец узнала, что мои сестры делали по ночам – дома, в той своей комнатке в конце коридора, в манящей комнатке, куда мне не разрешалось ходить без приглашения, которого никогда не поступало.

Они рассказывали друг другу истории. Истории эти состояли из множества частей, сочиняемых по ходу дела и вдохновленных приключенческими радиошоу, к которым мы все пристрастились в те годы.

Среди этих программ были «Бак Роджерс», «Я люблю детективы», «Американский парнишка Джек Армстронг», «Зеленый Шершень» и «Пожалуйста, тише». А еще «ФБР в войне и мире», «Мистер окружной прокурор», «Одинокий Рейнджер» и «Тень», самая моя любимая, про героя с суперсилой запудривать всем мозги так, что его переставали видеть, – мечтать о такой сверхспособности я перестала только недавно.

Возможность рассказывать истории и не быть выпоротой за обман казалась мне самой потрясающей вещью на свете, и каждую ночь на той неделе я молилась, чтобы мне позволили слушать, не понимая, что они и не смогут мне это запретить. Филлис было без разницы, лишь бы я не наябедничала матери, а Хелен к концу дня изрядно уставала от надоедливой младшей сестренки с бесконечным потоком вопросов. И ее истории были самыми лучшими, сплошь про крутых маленьких девчонок, что одевались в мальчишечью одежду, вечно дурили преступников и спасали положение. Героем Филлис же был молчаливый, но милый и сильный мальчик по имени Джордж Вагиниус.

– Филлис, ну пожалуйста, – заныла я.

Последовало молчание, потом Хелен мрачно цыкнула, и наконец Филлис согласилась и зашептала в ответ:

– Ну ладно. Чья сегодня очередь?

– Я ни слова не скажу, пока она не уснет! – Хелен была непреклонна.

– Ну пожалуйста, Филлис, я только послушаю.

– Нет! Так не пойдет! – не соглашалась Хелен. – Я тебя в темноте так хорошо знаю, что и света проливать не надо!

– Ну пожалуйста, Филлис, я даже не пикну, – я чувствовала, как Хелен раздувается рядом со мной как жаба, но настаивала, не понимая, что мои взывания к авторитету Филлис как старшей сестры только еще больше бесили Хелен.

Филлис была не только мягкосердечной, но и очень практичной, с прагматичным подходом одиннадцатилетней вест-индской женщины.

– Обещаешь, что никому не расскажешь?

Казалось, меня посвящают в самое что ни на есть тайное общество.

– Клянусь! – католическим девочкам нельзя было клясться кем-то, но просто так, беспредметно, можно.

Хелен, впрочем, это не убедило. Она ущипнула меня, на этот раз за бедро, так что я чуть снова не завопила.

– Надоела ты, сил нет. Так: если хоть раз заикнешься о моих историях, Песочный человек тут же за тобой придет и выклюет тебе глаза, как у макрели в супе, – Хелен убедительно причмокнула, уступая, но оставляя последнее слово за собой.

Я немедленно вообразила маленькие белые кругляшки глаз, плавающие в пятничной рыбной похлебке, и содрогнулась.

– Обещаю, Хелен, клянусь. Ни слова никому не скажу, буду тихонькой как мышка, вот увидишь, – в темноте я зажала рот руками и затрепетала в ожидании.

На этот раз была очередь Хелен рассказывать первой.

– Так, на чём мы остановились? Ах да. Только мы с Баком вернули небесную лошадь, как Док…

Я не вытерпела – опустила руки и дала волю языку:

– Нет, нет, Хелен, еще рано. Не помнишь, что ли? Док еще туда не добрался, потому что… – я не хотела ничего упустить.

Маленькие коричневые пальцы Хелен двинулись через постельное белье и так ущипнули меня за задницу, что я взвыла от боли. Ее голос стал высоким и наполнился яростью и бессильной злобой.