Легионеры жили бы совсем недолго, если бы не существовал еще один тип мужчин – кукловоды, серые кардиналы Эти сублимируют секс, страх и голод в единую, неугасимую страсть властвовать.

Они умнее, а потому власть им нужна реальная, не внешняя и кажущаяся, какой довольствуются легионеры. Эти могут пережить многих.

Кукловодов подпирают всякого рода предатели, стукачи и шпионы. Вот уж последние никогда не остаются без дела. И только потому, что надо же жрать, пить и трахаться, они терпят остальных.

Тех, кого они называют народом, но кто на самом деле является созидателями.

И не дай Бог народу, будь он пахарь или интеллигент, столяр или художник, лезть в дела верхушки. Не то чтобы его уничтожат – он сам уничтожит себя, впутавшись не в свое дело. Он придет к ним с разборками, сжимая под мышкой коробку с шахматами, а увидит перед собой какого-нибудь кикбоксера в исходной позиции. А уж потом он всю жизнь будет кричать, что это несправедливо, не по правилам. Почему же? Это по их правилам.

В моей жизни было очень много знакомых легионеров: и тех, кто поставлен кардиналами защищать закон, и тех, кто не признает закона. И ни от кого из них я не слыхал про справедливость и правила, потому что легионерам нужна лишь победа любой ценой.

Я остался один на один против множества разъяренных мужчин, играющих в свои мужские легионерские игры. Это была не моя игра Наверное, были там и другие люди, но я был новичок, а потому никто не встал на мою сторону.

Потом, через много лет, я бывал с некоторыми из этих людей на совместных заданиях, в крутых переплетах и не скажу, что они подставляли меня под пули или трусили. Может быть, физиологического бесстрашия в них гораздо больше, чем во мне, но я знаю: коснется дело совести, жалости, сочувствия – не жди. От них – не жди.

Впрочем, я нашел компромисс. Я стал безотказной палочкой-выручалочкой. Меня стали отправлять в командировки туда, где я был совершенно не нужен. После каждой такой поездки бухгалтерша находила, что я превысил лимит (жил не в той гостинице, ехал не на том поезде и т.д.). Ребята помоложе, которые поначалу так любили слушать мои анекдоты, ради чего даже готовы были поить на халяву, кидались при виде меня врассыпную. Я оказался в ауте: без денег (бесконечные вычеты из зарплаты), без друзей на работе, без воздуха.

Лишь один старый спившийся капитан, такой же аутсайдер, однажды предложил мне поехать поработать на Север, где служил его дружок и куда звали самого капитана.

– Я старый конченый человек, – сказал он мне, – мне надо было уезжать тогда, когда со мной случилось то, что с тобой сейчас.

И я уехал. Там, на Севере, я позволил матросикам расправиться с маньяком. Наверное, ничего хорошего в этом нет. Не будь у меня моей истории, я бы так не поступил…

Увидел Громова я очень не скоро. Сакен успел уснуть (просидел всю ночь и весь день с биноклем у окна), Роза успела приготовить обед. Я тоже успел написать свои доморощенные выкладки о мужественных мужчинах. Все гораздо сложнее, конечно, но вычеркивать не буду. Пусть лучше будет лишняя писанина, чем забыть что-то охватить и не назвать. К моменту последующих событий предыдущие должны быть названы, это важно.

Итак, я увидел Громова. Теперь, когда я уже видел его долго и в упор, мне легче описать это чудо явное.

Это большой, но ловко скроенный мужик с довольно крупными мужскими чертами лица. Такие нравятся женщинам и не вызывают раздражения у мужчин.

Но что он с собой сделал! Во-первых, волосы у него были уложены и, как я узнал потом, завиты.

Виски подбриты. Интересно, он хотел выглядеть интеллигентнее, увеличивая таким образом свой низкий мужицкий лоб? Добавлю, что его ногти были обработаны в парикмахерской и покрыты бесцветным лаком. Говорят, на Западе это дело обычное, но нам пока не привилось.

Наверное, в этом нет ничего плохого, только мне такой Громов был смешон. Интересно, на кого была рассчитана такая забота о собственной внешности?

Впрочем, все это я узнал позже.

Итак, Громов прошел по двору к своему подъезду.

Пока мы судили-рядили, как именно, в каком порядке и с какими словами навестим его, он снова вышел на улицу. Разумеется, я не мог отказаться от того, чтобы немножко за ним не последить. Громов завитой и с маникюром был немного неожиданным для меня, а потому опять пропала уверенность, что мы все правильно о нем поняли. Разумеется, со мной был экспроприированный на Онеге, а потом у Ирины револьвер, а также, на всякий случай, и пропущенный через принтер портрет нашего долбанного киллера, сделанный Сакеном. В крайнем случае я мог прикинуться ментом, а при надобности – ментом ссученным, во что нынче скорее поверят, Был вечер, а потому путь Громова оказался недолгим – до кабака.

Я часто бывал в Петрозаводске, хорошо знал его и любил. По-моему, это один из самых пристойных наших городов. Дело не в том, что теперь это столица Карелии, он и раньше не был таким озлобленно-провинциальным, как, например, огромный и страшный Челябинск или какой-нибудь помпезный неприличный Сочи.

Может быть, дело в людях? В родной милиции, в университете, в библиотеках – везде встречаешь знакомых, потому что многие учились в Питере.

Сейчас бы встретить. Кабаки Петрозаводска я тоже знал по парочке операций, и они не вызывали у меня того изумления, которое обычно вызывают даже питерские кабаки.

Но Громов шел в неизвестную мне точку общепита и гульбы. Очевидно, эту «Калифорнию» открыли те, кто выбирает «пепси» и прокладки с крылышками. Почему на севере России должно находиться то, что находится на юге Америки, – мне неизвестно. Но остается сказать пошлость – красиво жить не запретишь!

Вместо дядьки-швейцара в дверях стояли юные качки, посредством «Стиморола» на ходу избавляющиеся от кариеса. (Жуйте, ребята, здоровые зубы выбивать приятнее.) Мимо них я прошел спокойно, не дергаясь. Я должен был уметь проходить в кабаки даже тогда, когда на улицах стояла целая толпа, желающая туда попасть, а уж теперь-то!

Но вот ведь что! Народу в «Калифорнии» было совсем не мало То ли это дешевый кабак, то ли здесь собирается вся, как теперь говорят, элита.

(Элита политического мира, элита творческого, элита преступников, элита отморозков и т.д.).

Мне во что бы то ни стало надо было подсесть поближе к Громову. Там, рядом с тем столиком, за который он сел, был свободный, но я не знал, как принято в этом кабаке, а поэтому остановился в дверях.

И тут же ко мне подлетела шикарная девица в мини-юбке с какой-то надписью на лацкане длинного пиджака.

– Здравствуйте! – улыбнулась она мне как родному другу. – Спасибо, что пришли. Вы один?

– Я из Питера, проездом…

– Не скучаете? – после улыбки номер один – улыбочка номер два.

Ах ты ж моя дорогая! Раньше я таких девочек в петрозаводских кабаках не встречал. Они не раскатывались с приветом, но и не ухмылялись так скабрезно.

– А вы? Вы не посидите со мной? – пошел я болтать, чтоб молчание не выдало меня.

– Может быть… – загадочно сказала она. – Где бы вы хотели сесть?

– Вон там, у окошечка… – Я показал на вожделенный столик.

Она что-то посчитала в уме и решила пойти у меня на поводу.

Я выбрал место впритык к столику Громова, но спиной к нему – нечего мозолить лишний раз глаза. Вместе с тем я мог спокойно оборачиваться, потому что за моей спиной была пустая пока эстрада.

Громов был не один. Вместе с ним сидела парочка младых недопесков, прожигателей жизни: девица в жутких металлических колготках и с ней красный пиджак. Красный пиджак годился Громову в младшие сыновья, но был с ним на «ты» и даже посматривал свысока. Это чувствовалось по тону.

Девицу звали Нелли. Казалось бы, имя как имя, но мои объекты произносили его так вычурно-нараспев, так громко и ненатурально, что впервые в моем таком любимом Петрозаводске завоняло провинцией.

А может, дело в том, что и от остальных столиков неслось: «Клара, Анжелика, Снежана»? Потом красный пиджак громко позвал: