-- Спасибо. Но это не мое. Он там еще до нашей пары лежал. Сдай на вахту.
И все, кто был в холле в этот момент, таращились на меня, и он, и та девушка, с которой он потом ушел, и все мои однокурсницы, и мне было так стыдно и противно, как никогда в жизни. Я стояла с непонятно чьим шарфом руках, и не знала, куда его девать.
Покупатели не раз обзывали меня тупицей и тормозом, материли на чем свет стоит, но никогда я не читала в их глазах такой презрительной насмешки. Нет, никто не смеялся, но хватило и одной ухмылки той толстомордой девахи, которая тогда пела песню про еврея.
Я две сессии сдала, а потом -- ушла.
Все забыли, а я нет. Я каждый день его видела, уже не с той девушкой, а с какой-то другой, вообще с другой специальности, он как-то быстро сообразил, что та его действительно не любит, и нашел другую.
Про меня даже не подумал.
Не могла я этого видеть. Говорят: помогает время. Но время проходило сквозь меня, как через дуршлаг.
Но как такое маме расскажешь?
Я вот историю отца даже знать не хочу, там, наверно, тоже что-то такое, чего никто не поймет.
А потом ударили холода. И выяснилось, что до этого вообще была не зима.
Стало как-то на самом деле не очень хорошо.
Ирка прилепила к стеклу бумажку с надписью "Укутай колу!"
Это значило: уходя, Люда, не забудь аккуратно накрыть банки с колой своей синтепоновой жилеткой. А иначе -- бум, большой бум -- банки разорвет от холода, что бывало уже не раз. Впрочем, самое худшее уже случилось: лопнула бутылка одеколона "Саша": и это был один из самых ужасных дней за всю мою здешнюю карьеру. Нестерпимо болела голова, и я даже опасалась, что уйду в те заповедные края, где гуляют психи, размахивая волшебными палочками.
Но и этот день я как-то пережила.
Полный пэ пришел, когда я потеряла варежки. Купить новые было проще простого -- на станции одна бабка торговала неплохим самовязом -- но я почему-то уперлась.
-- Ну чего ты мучаешься, дура? -- сердито ворчала Вера. -- Перед кем выпендриваешься?
-- Просто так, -- пожимала я плечами. -- Накатило. -- Я уже не злилась на Веру, как-то вся злость на людей и мир отступила, как будто испугавшись холода, заперлась в моем сердце и решительно настроилась никуда не выходить.
-- Блин, несносная ж ты личность...
Корчу смиренническую гримасу.
-- Да уж, -- покачала головой Вера. -- Бог всех испытывает. Одним дает бедность, другим -- богатство, третьим -- какие-нибудь болячки, а четвертым -- просто поганый характер, и последнее испытание в чем-то гораздо сложнее прочих. По крайней мере я не встречала тех, кто его прошел.
-- Думаешь, я кого-нибудь убью в итоге?
Вера улыбнулась и лукаво подняла бровь:
-- Вряд ли. Но на понт тебя брать не стану -- а то мало ли...
-- Ничего, я от тебя передачек в тюрьме ждать не стану. Можешь спокойно в Англию уезжать.
-- Люд, да брось. -- Она пытается меня утешить. -- Неясно еще ничего. Что ты так взъелась?
-- Прости. Пойду я.
-- Я, может, никуда и не уеду.
-- Да уж лучше уедь. Будь счастлива и все такое. Может, если ты из-за моей спины не будешь высовываться, когда я в скайпе сижу, так и меня кто-нибудь куда-нибудь позовет. А так -- все только тебя зовут!
-- Ох, боже, дался тебе этот дурак! Забудь ты.
-- У меня память, как выключатель у нас в туалете: или не включить, или не выключить.
Трудно забыть. Почему когда Вера решила поиграть со Вселенной -- ей, пожалуйста, девяносто кэгэ счастья да еще с бородой -- а как я, так мне -- какой-то дурак, который, увидев из-за моей спины проходившую по комнате Веру, стал допытываться, кто она такая и свободна ли, так что мне еле-еле удалость перевести разговор в другое русло.
Мало того, потом он мне еще дважды писал и все спрашивал о ней. Это как если бы я, сидя в крещенскую ночь перед зеркалом, загадала "суженый, ряженый, приди ко мне водку пить" (или что там?), а из зеркала бы выглянула чья-то физия и спросила: "Слы, а Вера где?"
На всех Веры не хватает, дорогой мой, дефицит это. Шиш тебе, а не Веру.
Ну и после мне на том сайте тоже какие-то дураки писали.
На металлических жалюзи, которыми мы закрываем на ночь витрину, намерз лед. Я попыталась открыть одну из витрин, но ничего не вышло. Потянула изо всей дурацкой мочи, и жалюзи распалось на отдельные пластины. Пришлось оставить витрину в таком виде до вечера, остальные додумалась растопить, полив подогретой водой. Провозилась все утро, но так даже веселее. Согрелась и без танцев.
Днем сбегала к колонке за водой, мороз пробирал немного, но ничего, терпимо. Нормально и без варежек, я крута, хуле.
Но когда я уже стояла у двери ларька, руку вдруг ужасно свело, скрючило пальцы так, что я не удержала ключ и он выпал прямо в снег. Пришлось шарить в снегу, пальцы не хотели разгибаться, ужасная, ужасная боль, даже слезы показались на глазах, но тут же замерзли. Наконец-то я как-то подцепила ключ, кое-как воткнула его в замок и, надавив на него всем телом, открыла-таки дверь. И тут же, сев перед печкой, долго держала у теплого ее рта эти странные чужие руки, которые меня совсем не слушались, так что я не удивилась бы, если б они схватили меня за горло и стали душить.
