Корифеи драматической музыки, Керубини и Сальери, отнеслись к опере скорее с недоумением, чем с одобрением. Относительно увертюры Керубини сказал: «За массой модуляций я не мог разобрать ее основной тональности». Слова эти были подхвачены многими музыкантами и распространялись с различными вариациями.
Вскоре затем Керубини выписал и подарил Бетховену школу пения, по которой обучались воспитанники парижской консерватории, но, увы, Бетховена она ничему не научила. Сальери тоже отнесся к опере скорее с недоумением, чем с восторгом: «Странно пишет Бетховен, – сказал он капельмейстеру Клейнхейнцу, – он взбирается по лестнице во второй, третий, четвертый этаж, оттуда пробирается на чердак, а с чердака бросается прямо вниз чрез маленькое окошечко: я не понимаю этих приемов!»
– Да, – ответил Клейнхейнц, – если мы с вами взберемся на лестницу, то должны осторожно сойти по ней вниз, если же вздумали бы делать прыжки, подобно Бетховену, то сломали бы себе шею.
Профессор Вендт, разбирая «Фиделио» и 3-ю симфонию, писал об их авторе: «Духовные силы его необъятны, музыка его выражает новые, неведомые наслаждения, звуки его то возносят на небеса, то низвергают в подземные миры; всюду он оригинален и неистощим».
Бетховен, прочитав эту статью, передал ее своему другу Шиндлеру со словами:
– Здесь много ума, но также много книжной мудрости.
Печальная судьба «Фиделио» произвела на автора тяжелое впечатление; соблазнительная для всех композиторов арена наиболее могущественного воздействия на публику оказалась чуждой Бетховену, двери ее редко и неохотно открывались для того, кто проложил новые, величайшие пути в области симфонии, квартета, сонаты и вариации. Самолюбие Бетховена было оскорблено тем более, что той же осенью 1805 года ставились оперы Керубини под личным управлением автора, ставшего кумиром венской публики. Его принимали с энтузиазмом, каждый красивый мотив вызывал аплодисменты, по окончании спектакля автора вызывали шумно и единодушно, его встречали и провожали выражениями восторга. Сам Бетховен искренно признавался в том, что преклоняется перед дарованием Керубини, считает последнего великим, бессмертным оперным композитором, но поклонение французскому итальянцу не заглушало в нем стремления вызвать своей оперой такие же восторги своих соотечественников.
Удрученный провалом оперы, автор избегал общества и часто скрывался от приятелей в одной из задних комнат ресторана, примыкавшего к театру An der Wien. Здесь его нашел французский скрипач Пьер Бейо, посетивший Вену в 1805 году и настойчиво просивший Антона Рейха познакомить его с автором «Героической симфонии»; композитор ничуть не старался скрыть своего настроения и причины его: услышав храп слуги, заснувшего в соседней комнате, Бетховен воскликнул:
– Эта скотина счастливее меня!
Надо было помочь беде, утешить композитора и восстановить славу оперы, к которой публика и критика отнеслись, по мнению друзей автора, несправедливо. Возвратившиеся в начале 1806 года в Вену покровители и приятели измышляют различные средства, ищут новых исполнителей, убеждают автора сократить некоторые части оперы и в таком обновленном виде представить ее вновь публике. Партия Флорестана была не по силам Деммеру; нужно было наити драматического тенора с мощным голосом, со вкусом, со сценическим дарованием, и такой певец нашелся, но не среди оперных артистов, не среди профессиональных певцов, а между чиновниками одной канцелярии в Зальцбурге. Иосиф-Август Рекель родился в 1783 году в Нейберге, окончил курс университета и поступил на службу в баварское посольство; выступая на домашних музыкальных собраниях, Рекель приводил всех в восторг, и слава о его пении, выразительном и музыкальном, дошла до директора придворных театров австрийского императора; барон Браун предложил ему место первого тенора, и приятели Бетховена возликовали, предвкушая успех «Фиделио» с таким исполнителем. Еще труднее была вторая задача – сокращение партитуры. В назначенный день, около 7 часов вечера, началось совещание об этом у князя Лихновского; присутствовали брат автора, Гаспар Бетховен, приятели и артисты: гр. Мориц Лихновский, Рекель, Мейер, Ланге, Трейчке, Брейнинг, Коллин и др.; княгиня играла на фортепиано по партитуре, театральный капельмейстер Клеман (или Клемент) подыгрывал на скрипке, артисты пели свои партии; каждый робко высказывал свои соображения, автор волновался, возмущался, несколько раз готов был убежать; княгиня Лихновская убеждала, успокаивала его, и разъяренный лев уступал ласковым речам красавицы. К 1 часу ночи ампутация была совершена: исключены три номера, сокращены финалы, из трех актов выкроены два: переделка текста была поручена Стефану Брейнингу. За этой операцией последовал роскошный ужин, во время которого приятелям удалось потопить негодование композитора в струях венгерского вина.
– Что ты уплетаешь там? – воскликнул Бетховен, заметив пред Рекелем полную тарелку в конце ужина.
– Не знаю, – ответил артист.
– Ха, ха, ха!.. – раздались раскаты львиного рева. – Он пожирает, как волк, даже не разбирая пищи!.. Ха, ха, ха!..
В обновленном виде и с новым Флорестаном опера Бетховена была поставлена опять в театре An der Wien в субботу, 29 марта 1806 года; ей предшествовала новая увертюра, называемая ныне «Леонорой № 3»; это – гениальная симфоническая поэма на сюжет оперы, как бы изображающая весь смысл драмы. Из четырех увертюр к этой опере одна (под № 2) исполнялась при постановке оперы в 1805 году, другая (№ 3) – при возобновлении ее в 1806 году, третья (№ 4 в E-dur, прочие в C-dur) – при возобновлении оперы в 1814 году, а четвертая (№ 1), написанная в 1805 году, найдена в бумагах композитора и издана после его смерти.
Публика и критика отнеслись к опере снисходительнее, чем годом раньше; «среди многочисленной публики, – говорит Рекель, – были знатные лица, не скрывавшие своего восторга».
«Газета элегантного общества» писала:
«“Фиделио” Бетховена вновь поставлена в совершенно переработанном виде; вместо трех, она имеет теперь два акта. Непонятно, как знаменитый композитор решился написать столь красивую музыку к столь бессмысленному и пошлому тексту; если композитор не достиг желанной цели, то виною тому либретто; жалкое ничтожество диалогов сильно вредит приятному впечатлению, производимому вокальными номерами. Нет сомнения в том, что Бетховен обладает наиболее развитым эстетическим чутьем, и что он в совершенстве умеет согласовать музыку с текстом, но нетрудно оценить достоинства текста, данного композитору для оперы. Во всяком случае, опера его – мастерское произведение, и в той новой области, которая открыта Бетховеном, нетрудно предвидеть плоды его вдохновения».
Есть основание предполагать, что отзыв этот аналогичен многим современным нам рецензиям, где услужливые друзья автора не в меру восхищаются его произведениями, напрасно стремясь наполнить театральную кассу.
После первого представления автор, недовольный исполнением певцов, озабочен новыми репетициями и обращается за содействием к Себ. Мейеру и Рекелю:
Дорогой Мейер!
Барон Браун велел мне передать, что моя опера пойдет в четверг. Причину я расскажу тебе устно. Очень прошу тебя позаботиться, чтобы хоры прорепетировали еще лучше, потому что в последний раз они много ошибались. Следует еще репетировать в четверг со всем оркестром в театре. Хотя оркестр не делал ошибок, но на сцене было их много. Впрочем, нельзя требовать большего, так как времени было мало. Я должен был с этим согласиться, так как б. Браун грозил мне тем, что если опера не была бы поставлена в субботу, то она не пошла бы совсем. Я рассчитываю на твою преданность и дружбу, которые ты мне, по крайней мере, прежде оказывал; надеюсь, что ты и теперь позаботишься об опере. Впредь опера не будет нуждаться в таких репетициях, и вы можете ее ставить, когда захотите. Вот две книги; прошу тебя передать одну из них. Прощай, любезный Мейер, и позаботься о моем деле.
