К госпоже Франк в Вене.
Нахожу необходимым напомнить вам, моя добрейшая, что вы должны предупредить забывчивость супруга относительно предстоящего второго концерта, и что лица, содействующие своими дарованиями этому, вместе с тем содействуют собственной популярности; так бывает обычно. Да, по-моему, иначе было бы невозможно увеличить число посетителей, что, конечно, составляет главную цель. Пунто возмущен отсутствием супруга вашего и совершенно прав. Поэтому я нарочно, прежде чем увижу его, решил напомнить вам, полагая, что только какое-нибудь спешное дело или особенная забывчивость могла вызвать это отсутствие. Постарайтесь же, добрейшая, сделать это теперь, так как в противном случае вы, наверно, подвергнетесь большой неприятности. Так как я лично убежден и знаю от других, что могу содействовать успеху этих концертов, то посему я, равно как и Пунто, Симони и Гальвани, стремимся познакомить публику с нашим усердием в устройстве с благотворительною целью, в противном случае наши труды бесполезны.
Весь ваш Л. в. Бетховен.
Печальному положению организации концертов далеко не соответствовало положение театральных дел той эпохи. Опера уже избавилась от опеки меценатов. В театре Маринелли (ныне Карлстеатр на Пратерштрассе) ставились фарсы и оперетки; театр An der Vien (там же, где ныне, на Magdalenenstrasse) сдавался разным антрепренерам, один из которых, Шиканедер, нажился на «Волшебной флейте» Моцарта. Существовало около десяти домашних сцен, где ставились оперы и оперетки в исполнении любителей. Королевский оперный театр славился на всю Европу своей итальянской труппою. В этом последнем 7 февраля 1792 года впервые была поставлена чудная опера Чимарозы – «Тайный брак», прелестный, почти забытый ныне прототип «Севильского цирюльника»; императору Леопольду II она так понравилась, что по окончании спектакля все исполнители были приглашены в своих театральных нарядах явиться во дворец к ужину, а после ужина повторили всю оперу в дворцовом зале. Требования венца в области музыки соответствовали его темпераменту: чрезмерная чувственность мелодий итальянца так же была ему противна, как замысловатая полифония нидерландцев; там и здесь он умел находить истинные красоты и сочетать их; пластичность тем и изящество ритма он предпочитал глубокомысленным голосоведениям и мудреным гармониям, а скудость и тривиальность аккомпанемента к напевам южанина он охотно заменял оригинальным чередованием и прелестью полных созвучий, рожденных на севере. «Феноменальных виртуозов, – писал современный Бетховену французский путешественник, – немного здесь, но в отношении совершенства и прелести оркестровой игры нигде нельзя слышать ничего подобного. Сколько бы человек ни играло одновременно, кажется, что эти определенные, выразительные и размеренные звуки исходят от одного гигантского инструмента. Все скрипки точно оживлены ударом одного смычка, все духовые инструменты – одним дуновением. В продолжение целой оперы не слышно не только одной фальшивой ноты, но даже малейшего промаха, спешного или грубого удара, запоздалого смычка, резкого звука трубы».
«Простой венский вальс, – писал Р. Вагнер, – заключает в себе более грации, красоты и музыкального содержания, чем большие оперы, ставящиеся на оперной сцене, и превосходит последние столько же, как колокольня св. Стефана превосходит столбы парижских бульваров».
Живя в столице тогдашнего музыкального мира, среди талантливейших музыкантов эпохи, посвящая все свое время композиции и игре, Бетховен, лишившийся жалованья от архиепископа боннского, нашел в том же искусстве источник своего существования, – более щедрый к молодому артисту, чем впоследствии к творцу бесподобных симфоний. Ему платили порой некоторые из меценатов за участие в домашних музыкальных собраниях, он получал еще более за многочисленные уроки фортепианной игры, но наиболее постоянным доходом его был авторский гонорар, доставлявший ему средства в продолжение долгих лет после того, как Бетховен отказался от педагогической и концертной деятельности. Последняя продолжалась недолго; лишь в 1795 и 1796 годах выступал он в больших концертах, называвшихся тогда академиями, где играл свои большие произведения с оркестром; в последующие годы он выступал перед публикой все реже и, можно сказать, случайно, вследствие каких-либо исключительных обстоятельств.
«В 1795 году, – рассказывает Вегелер, – предстояло Бетховену играть свой первый концерт (ор. 15) в академии, устроенной Сальери. За два дня до срока концерт еще не был готов. Только к вечеру окончил он последнюю часть, работая при страшных коликах в желудке, которыми часто страдал. Я старался, как мог, облегчить его страдание домашними средствами. В соседней комнате сидело четыре переписчика, которым он передавал по одному исписанному листу. На следующий день, во время репетиции, оказалось, что фортепиано настроено на полтона ниже строя духовых инструментов. Бетховен велел немедленно перестроить струнные инструменты в лад с духовыми, а сам сыграл свою партию на полтона выше». В том же году он участвовал солистом в академии другого своего учителя, Гайдна, и, по обыкновению, имел огромный успех. Последней данью его честолюбию виртуоза была поездка в 1796 году в Нюрнберг, Прагу и Бремен, о чем сохранилось мало сведений. Известно, что в Нюрнберге он встретил двух братьев Элеоноры Брейнинг, Стефана и Христофора, с которыми выехал обратно в Вену. В Линце полиция обнаружила у них отсутствие паспорта и арестовала, но, благодаря содействию Вегелера, вскоре освободила. По этому случаю Стефан Брейнинг писал своей матери: «они воображали, что захватили важных преступников; едва ли можно найти человека менее опасного, чем Бетховен». По возвращении в Вену их третий брат, Ленц Брейниниг, писал: «Бетховен опять здесь, он играл в концерте Ромберга. Он все такой же, и я рад, что он хоть кое-как ладит с Ромбергами. Раз он с ними поссорился, но я был посредником и помирил их. Вообще он относится теперь ко мне очень хорошо».
В Праге Бетховен пробыл довольно долго и жил в «Goldenen Einhorn» auf der Kleinseite (Mala Strana, часть города на левом берегу Молдавы, близ Градчина). Здесь им написаны большая сцена и ария «Ah, perfido» для приятельницы Моцарта, г-жи Душек, выдающейся исполнительницы бравурных пьес; подобно многим рукописям Бетховена, ария долгое время оставалась в рукописи и только спустя десять лет появилась в печати под ор. 65; посвящена она графине Di Clari, певшей «очень приятно».
Здесь, в Праге, как и позже в Лейпциге, он дал концерты, о которых местный композитор Томашек писал: «Бетховен – исполин среди пианистов. Он дал концерт, привлекший массу публики. Он играл свой концерт С-dur, ор. 15; затем Adagio и грациозное рондо A-dur, из ор. 2, и заключил импровизацией на тему, данную ему графиней С. из оперы Моцарта «Тит», «Ah, tu fossi il primo oggetto». Я был необыкновенно потрясен величественной игрой Бетховена, а в особенности его фантазией. Я слышал Бетховена также во втором его концерте: игра его и произведения не произвели уже на меня такого впечатления. Он сыграл в этот раз концерт B-dur, который сочинил тут же в Праге».
О пребывании своем в Праге Бетховен писал своему брату, упоминая о каких-то Эльзо, С., о каком-то парикмахере и о долге князя Лихновского за подписку на op. 1.
К Иоганну ван Бетховену.
Дорогой брат! Пишу тебе, чтобы ты знал, по крайней мере, где я и что со мною. Во-первых, мне хорошо, очень хорошо. Мое искусство доставляет мне друзей и почет; чего же мне еще желать? Денег получу также достаточно. Я останусь здесь еще несколько недель, а потом еду в Дрезден, Лейпциг и Берлин. Таким образом, пройдет еще по крайней мере 6 недель, пока я вернусь обратно. Надеюсь, жизнь в Вене становится тебе все приятнее. Берегись только скверных баб. Был ли ты уже у двоюродного брата Эльзо. Напиши мне как-нибудь сюда, если будет у тебя время и охота.
Князь Лихновский приедет, вероятно, вскоре обратно в Вену; он уже выехал отсюда.
