Поминутно мне звонили мама с папой, интересуясь, как я там справляюсь, не хочется ли мне домой и не нужно ли привезти чего-нибудь вкусненького. Родители у меня были кипишные, переживали по поводу и без. Сложно, знаете ли, единственным ребенком в семье быть.

Вечером я натянуло городское платье длиной до пола, собрала копну волос в шишку, как делала обычно, взяла банку с пакетом и отправилась на соседнюю улицу за домашним молочком. Как выход в свет, честное слово!

Коров у нас мало кто держал. Человек, пять, наверное, не больше. К ним обычно выстраивалась очередь из дачников за молочкой. Продавали и молоко, и сметану, и творог, некоторые даже сыр варили.

А домашнее молочко я с детства любила! Жирное оно, правда, попу разнесет в разные стороны. Но не отказывать же себе в удовольствии, в самом деле.

– Тетя Алла, я за молоком! – чтобы получить трехлитровую банку парного молочка нужно было кричать на всю деревню хозяйку дома, чтобы та услышала тебя с огорода. Только после этого из-за забора выглядывала женщина лет сорока в красной косынке и растянутом халате.

– Леся, ну ничего себе! Я уж думала, что не приедешь этим летом. Обычно в июне появлялась, а тут начало июля – только приехала.

– Так у меня ж сессия, я студентка уже как-никак.

– Вот те на! – всплеснула руками женщина, – все бегала тут малышкой, считала сколько лет до школы, а теперь студентка. Так замуж выскочишь – не замечу.

– Рано еще замуж, не переживайте.

– Тебе молочка только? Или сметанки тоже баночку?

– А густая сметанка? – спрашиваю я, а сама уговариваю мозг отказаться. Ну разнесет ведь!

– Густющая! Ложка стоит.

– Теть Алл, ну не бережете Вы мою попу!

– Да, такое сокровище беречь надо, – раздается сзади, а я чуть от неожиданности банку из рук не роняю, – Алла Владимировна, ей сметанки положите. А мне как обычно, – Даня подает пакет с банками и кивает мне, мол, давай, тару отдавай.

– Ну ждите тогда, сейчас вынесу, – женщина с двумя пакетами скрывается за забором, и мы с Даней оказываемся один на один. Хотя тут, конечно, еще курочки ходят. Но они, наверное, собеседники так себе.

Несколько минут я делаю вид, что разглядываю поле, дом, внимательно изучаю пестрых куриц, без страха гуляющих прямо у нас под ногами. Но Даня решает начать разговор:

– Ты изменилась с нашей последней встречи.

– Кто мне это говорит! Я до последнего думала, что у тети Вали новый внук.

– Похорошел? – спрашивает Даня, ухмыляясь.

– Сам ведь знаешь, что да.

– А ты какой класс закончила? – да что они все с этим вопросом! Спросить, что ли, больше нечего?

– Двенадцатый, – огрызаюсь я, но на растерянный взгляд Дани отвечаю, – первый курс позади. Мне уже девятнадцать вообще-то.

– Вот это время летит! А я четвертый, – хотела ответить, что знаю, но тактично промолчала. Вдруг подумает, что я о нем все знаю. А я ведь просто помню нашу разницу в возрасте, – до конца лета сюда?

– Как пойдет. А ты?

– Да тоже как-то так…. Уже неделю тут. Пока скучно, особо заняться нечем, – а мне показалось, что на берегу у него были целых шесть игрушек, готовых занимать его круглыми сутками, – может проведем как-нибудь время вместе?

Сальный взгляд скользит по моей фигуре, останавливаясь на груди, прикрытой плотной тканью. Я показываю средний палец, надеясь, что объяснила достаточно емко.

Ну вот чего он меня разочаровал? Я думала хоть подкатик будет какой-нибудь заурядный, комплиментик там. А тут так просто. Еще бы сказал: «Пошли на сеновал, а то у меня горит!».

– Так молодежь, разбираем пакеты! – женщина сунула Дане увесистую котомку и мне пакет с двумя банками, – Леся, пол-литровку потом вернешь!

– Теть Алл, и деньги, и баночку – все занесу.

– Хрен с ним, с деньгами, ты мне банку с крышкой верни!

Усмехаясь, я клятвенно обещаю занести утварь прямо завтра и выдвигаюсь в сторону дома вместе с Даней. Ну нам по пути просто, сами понимаете.

– Тяжело? – спрашивает мой попутчик, – давай донесу.

– Услуга бесплатная или потом придется ноги раздвинуть?

– Ну тебя! Уже и пошутить нельзя, – Даня забирает пакет из моих рук и идет дальше как ни в чем не бывало, хотя у него в правой руке, по меньшей мере, шесть литров молока и моя сметана.

По дороге до дома я успеваю перегладить всех деревенских кошек, которые попадаются мне на пути. Пытаюсь еще потискать двух куриц, но они противятся и сбегают от меня подальше.

– А собак до сих пор боишься? – ни с того ни с сего спрашивает Даня.

– Не боюсь, пока они на меня не кидаются. Бублик, кстати, живой?

– Живой, что ему сделается! – Бублик сторожевой пес наших соседей, живет в открытом дворе на привязи и очень меня не любит, – приходи посмотреть, он явно будет тебе рад.

Даня гогочет, а я только закатываю глаза. Время идет, а он ничерта не меняется….

На полянке у дома я пытаюсь забрать пакет с молоком и сметаной, но парень противится.

– Тяжелый ведь, я тебе домой занесу.

– Спасибо, что помог, – сдержано благодарю я, – раньше за тобой таких благородных порывов не наблюдалось.

– Видимо повзрослел, изменился.

– Люди не меняются.

– Думаешь?

– Уверена.

Даня заносит пакет домой, получает от бабушки тысячу благодарностей и пирожок в придачу, после чего прощается с моими домашними и уходит. А я забираюсь на кровать у себя в комнате, поджимаю под себя ноги и берусь за пост.

Рассуждая о том, меняются ли люди, мы обычно делимся на несколько лагерей. Одни считают, что люди могут измениться, другим думается, что это произойти не может, как ни старайся, а третьи убеждены, что человек – творец своей судьбы и своего характера: захочет – изменится, не захочет – не изменится.

Я считаю, что люди не меняются. Совершив поступок однажды (плохой или хороший), человек навсегда вписывает его в свою биографию. Не важно, сколько пройдет времени – неделя, месяц, год, десятилетие, совершенное клеймом останется в судьбе человека. Ведь не можем же мы сказать, что убийца, отсидев за решеткой двадцать лет и осознав свою вину, перестал быть убийцей. Герой войны, совершивший подвиг за Родину, спустя много лет, не перестает быть для нас героем, хоть его поступок далеко-далеко в истории.

На человеке навсегда остается тот или иной ярлык, сколько бы времени не прошло, сколько бы воды не утекло. Человек может осознать что-то, может поменять свое поведение, но изменится ли он от этого?

Свою биографию мы пишем всего один раз, с чистого листа без шанса измениться, исправив ошибки в черновике. Каждый в силах написать историю своей судьбы так, чтобы ярлык, повешенный на него, был непременно в положительном ключе.

С самого утра бабушка затевает полив огорода. Вода брызжет во все стороны, тут и там разложены шланги с удлинителями, дедушка носится с отверткой, чтобы подкручивать тиски. В общем, полная суматоха.

Меня отправляют из огорода, чтобы под ногами не мешалась. Но как же утренняя разминка?

– Я тогда пробегусь, ба.

– Да иди уже, в лес только одна не ходи, – бабушка отмахивается от меня как от надоедливой мухи и продолжает полив ягод. Ну раз тут я не нужна, побегу.

В деревне бегать особо негде, проселочные дороги с ухабами, камнями, ямами, по ним не набегаешься. А если и рискнешь, уже на полпути свалишься с вывихом или ушибом.

Так что я решаю бежать прямо по трассе до соседней деревни, тут совсем близко, буквально километр.

До Нижних Таволог (соседнее поселение) я добегаю быстро. Машин по пути практически не встречаю, только какой-то гонщик проезжает на мотоцикле.

Между деревнями лежит поле. Раньше сюда выходили на покосы, сажали картошку или горох. Одно время у речки даже была ферма и небольшое производство. Но со временем все порушилось, заросло, и теперь от деревни до деревни поле с травой выше моего роста.