Пять тысяч пятьсот километров отделяют Москву от Иркутска. И транссибирская магистраль – один из наиболее мифических путей России. Взбираюсь на поезд, хватаясь за поручни тринадцатого вагона, шагаю по коридору, приветствуя проводницу, и проникаю в купе. Нахожу своё место, раскладываю свой рюкзак. На платформе не вижу никого, кто спешил бы к моему вагону. Пару мгновений надеюсь путешествовать совсем один. Вынимаю кинокамеру, чтобы снять двух женщин в ярко-оранжевых жилетах безопасности. Они заняты сигнализацией. Кинокамера напоминает мне, что я везу кассету с лицами моих близких. Не решаюсь её смотреть и оттягиваю этот момент, сколько могу, боясь впасть в ностальгию. Пока я погружен в свои мысли, кто-то грубо дергает скользящую дверь. Появляется гигант в военной форме, так дикое животное овладевает своей территорией. Военный понимает, что я иностранец, как только я приветствую его. Забиваюсь на свою полку и застенчиво интересуюсь, говорит ли он по-английски. Он кивает головой сверху вниз как возбужденная обезьяна. Затем он укладывает свой багаж – спортивный рюкзак и ящик груш и, оперевшись локтем на столик, заглядывает мне в глаза. «Я попрактикую мой английский с тобой!» – заявляет он жизнерадостно. Он снимает обувь и вынимает из пиджака флакон с одеколоном, обрызгивает ими ноги, руки, свой бритый череп, всё время извиняясь за тошнотворный запах. Наконец, он усаживается напротив меня. Осторожный, я сжимаюсь. Мой пустой, ничего не выражающий взгляд теряется в его, и это состояние лицом к лицу провоцирует неловкость. Неужели всё закончится дракой? Вопрос бьётся в моём мозгу. Но я беру себя в руки. Гроза уходит, в то же время поезд покидает пригороды Москвы. Позже я понимаю, что этот обмен поверхностными взглядами означает всего лишь трудность объединений наших двух миров. Необходимое столкновение, контакт, чтобы появилась встреча, начало общения.

Рустам – таджикский военный, вступивший в русскую армию, чтобы бороться с афганскими моджахедами. Он видел войну в своей стране в 1992 году; он видел Рубок, свой город, в огне, разрушенный налётчиками, и свой народ, миллион человек, спасшийся в России. Он поднимается и приближается к зеркалу, проводит рукой по лбу, чтобы стереть заливающий его пот. Показывает своему отражению кулак – это боксёр – и смотрит себе в глаза. Совершенно не стесняясь моего присутствия, он озлобляется против самого себя, бросая в зеркало ненавистные взгляды. Затем возвращается на своё место и валится на постель, будто совершенно опустошённый. Его агрессивность постепенно исчезает, вновь оставляя место дружескому расположению.

Джо Дассен поёт по радио: «Всё будет хорошо…». В каком же я всё-таки мире…

Ситуация портится с появлением пьяного русского, соседа по купе, который окликает Рустама. Он просит сигарету. Рустам заставляет меня пойти с ними в тамбур, предназначенный для курящих и расположенный между двумя вагонами. Я иду за ними, чтобы никого не сердить, и забиваюсь там в угол. Место отвратительное, пропитанное зловонным запахом дыма, прилипшего к железу. Большинство курящих плюёт в металлические пепельницы. Внезапно Сергей, тот, что пьяный, русский блондин с мертвенно – белесыми глазами, хватает меня за грудки и брызгает мне в лицо «Француз! Француз!» И добавляет, что мог бы пожать руку французскому легионеру. Рустам не вмешивается. Я небрежно курю свою сигарету, уклоняя свой взгляд, наблюдая за бегущим пейзажем окрестностей Москвы, которая постепенно исчезает, оставляя место обширным лесам. Наконец, вмешивается третий и освобождает меня от Сергея. Взяв меня за плечо дружеским жестом, он заслоняет меня от Сергея. Я выручен. Моего спасителя зовут Виталий; это молодой человек с приятной внешностью, тоже призванный в русскую армию. На следующий день я узнаю, что Сергей не срочник, но военный командир.

Наступает первый вечер, и я не знаю, сколько времени продлится путешествие до Иркутска. У меня были очень оптимистичные подсчёты, ограничивающиеся двумя днями. В результате же я должен буду ехать четыре с половиной дня, три из которых с Рустамом лицом к лицу физически и психологически, что закончится настоящей дружбой.

Я ем с Рустамом традиционную сухую рыбу: это наполовину выпотрошенная вобла, твердая, как камень. Чтобы проглотить сухие куски, я запиваю их пивом. Испытываю такую же радость, что и мой спутник, при виде куполов православных церквей Казани, города, разбитого между Западом и Востоком, города, удивительно разделённого водами реки, по которой идёт ледоход. Я пересекаю Урал, герцинские складки его гор, покрытых елями, в компании «моего» сурового Рустама. Ложусь спать в одно время с ним, разрядив всю свою энергию в обогащающей меня болтовне. Моё внимание следует за Рустамом, замечающим голубые огни освещённого отеля Екатеринбурга. Мой ум и моё тело функционируют в унисон с тем, что испытывает Рустам. Иногда ночью я перехватываю взгляд моего нового друга, отражённый в стекле. Слушаю его жизнь, сравнивая со своей. Он рассказывает, что у них место женщины на кухне, что она не разделяет трапезу с мужчинами, потому что он, Рустам, уважает мусульманский шариат. Я отвечаю ему с достоинством, что за столом я пью вино вместе с моей подругой, и что вино и любовь опьяняют нас обоих. Он добавляет с искренним уважением, что хорошо, что мы не говорим о политике. Нередко он поворачивается к зеркалу, чтобы заострить свой взгляд, так борец готовится к сражению: «Во мне клокочет буря, когда я думаю о моей опустошённой стране!» – повторяет он, измученный.

Помогаю Рустаму выгрузить на платформу Новосибирска ящик с грушами из Таджикистана. Он предназначен полковнику на новом месте службы. Чувствую, как щемит моё сердце при расставании с Рустамом, но в то же время испытываю освобождение. Нахожу большое удовольствие во вновь обретённом одиночестве. Вернувшись в купе, с огромным энтузиазмом привожу всё в порядок и, наконец, расслабляюсь. Я не мог этим заняться со своей последней ночи на корабле Roil Ship в Балтийском море. Три дня я не мог размять пальцы на ногах и сделать массаж затылка. Я наслаждаюсь тем, что никого не стесняю, хотя нового друга мне уже не хватает.

В зеркале скользящей купейной двери я по-прежнему вижу суровое лицо Рустама.

Он всё ещё занимает собой пространство. Его запах настойчиво не выветривается из моих ноздрей. Но постепенно я отдаюсь мурлыкающему укачиванию поезда и мельканию тайги за окном. Время от времени над ней появляются тёмные городки с дымящимися трубами. Краски пастельных тонов напоминают мне картины Тюрнера. Сибирские речки вьются по волнистому ландшафту. Густая тайга, где гнездится воронья стая, привлекает моё внимание. Чёрное оперенье птиц контрастирует с яркой белизной берёз. Путешествие на поезде, который везёт меня в Иркутск, такое долгое, что у меня возникает реальное впечатление дороги в никуда. Это всё и называется у нас далёкой Сибирью.

В живописном беспорядке опустевших деревень я замечаю на пригорках неподвижных, бедно одетых жителей.

Что хорошего они могут делать в таких заброшенных местах? Где они живут? Внутри этих покосившихся, готовых развалиться избах? Вопрос возникает также быстро, как их исчезающие силуэты. И появляются новые силуэты, другие запущенные места, где жизнь кажется остановившейся.

Рельеф смягчается с приближением к Красноярску. Замёрзшие озёра в небольших ложбинах окружены деревнями с крепкими избами. Огороды аккуратно обнесены деревянными заборами. Вдалеке – кладбище на откосе холма и тёмный силуэт женщины с цветочной тележкой. Но вдруг появляется жесткий кадр: арсенал подъёмных кранов, окаймляющий берега Енисея. Река прозрачна, не такая мутная, как в Оби. Но работы, что ведутся здесь, исключают всякое проявление красоты. Накапливается ржавчина, а люди в тисках бетона и металлической арматуры работают на неотступающем майском холоде.

Поезд останавливается. Я спускаюсь на платформу, чтобы поговорить с Сергеем, курящим свою сигарету. В Красноярске блестящий вокзал, правда, безвкусно оформленный. Сергей ведёт меня к бабушкам, чтобы я мог купить овощные пирожки. Кивком головы благодарю его за посредничество и принимаю наше примирение. Потому что рано утром я его вежливо выставил из купе, мстя за его агрессивность в первый день знакомства. Мы перебрасываемся несколькими словами. Он горячо сжимает мне плечо. Недоразумение полностью улетучилось. Я люблю этот тактильный способ русских контактов.