Козерожья моя суть

Козерожья моя суть,

Пощади меня, дай вздохнуть.

Не хочу больше лбом об стену,

Обновленье дай, перемену,

Кратковременную передышку.

Понимаешь, это уж слишком.

Сколько раз наступать на грабли?

Пожалей меня, что ли, как бы,

Или лучше – возьми полюби

За мои разбитые лбы,

За хожденье по минным полям,

За махание вслед кораблям,

За мои неоткрытые земли.

И за то, что я вечно не с теми.

Трудно Богом быть. Но не Богом

Невозможно быть Козерогу.

«Дыханье вещее…»

Мои стихи родились не во мне.

Они роились в звёздной вышине,

Они звучали в запахе цветов,

Они качали ветками ветров

и горьким мёдом попадали в кровь.

Я набирал стихи в небесный ковш,

Я их вдыхал, едва кончался дождь.

Я им ладони подставлял свои,

И не было надёжнее брони

для них, рождённых голосом земли.

Когда стихи я наряжал в слова,

Когда над ритмом долго колдовал,

Когда удобный подбирал размер,

Тогда они принадлежали мне,

И разлучить могла нас только смерть.

Но стоило лишь дописать финал,

Как стих взрослел. Он на глазах мужал.

И становился с каждым днём сильней,

И тосковал по звёздной вышине,

И уходил, чтоб вновь прийти ко мне.

«Век мой, зверь мой»

Судья:

Прошлый век, кровожадный хищник,

Всё в зрачках твоих кверху дном.

Человек для тебя лишь пища,

Стал норой Отеческий Дом.

Разрушал ты святые храмы,

Возводил вавилонские башни,

Ты менял прихотливо кармы,

Чтобы ангелов не было падших.

Адвокат:

О великий век откровений,

Настежь в космос дверь распахнувший.

Человек не один во Вселенной,

Мы отыщем родные души.

Ты нам дал чреду испытаний,

Чтобы выйти из них мудрее.

Мир не поздно ещё исправить,

Скоро свежий ветер повеет.

Поэт:

Не играет, замолкла флейта.

В звере-веке остались звуки.

Оглушённые, ешьте, пейте

На поминках издохшей суки.

«Вам осталась одна забава»:

Вспоминать старинные сказки,

И болтаться от паба до бара,

Промочить чтоб усохшие связки.

Герой:

«Век мой, зверь мой», с руки прикормлен.

Ты мне брат, мы с тобой похожи.

На двоих одна группа крови,

И порядковый номер тот же.

Мы стоим на пороге новых –

Дней, а, может, ночей кромешных.

И спасительно только слово,

То, что кровью из горла хлещет.

«Куда мне деться в этом январе»

Куда мне деться в этом январе,

Где даже Рождество не загостилось,

Где в слове «радость» полукруглый «рэ»

На угловатый «гэ» исправил стилос.

Где выдавил из комнаты квадрат,

И арку входа, и проёмы света,

И биссектрисы каждого угла

Пересеклись во мне, и я – их центр.

Куда мне деться в этом январе,

Где вечное «поздняк» на циферблате,

Где снег напоминает крем-брюле,

Испачканное в угольной помаде.

Где маскарад – уже не карнавал,

Где снимок отложился негативом,

И в чёрной вьюге правят мрачный бал

Вороны белые и каркают ворчливо.

И вдруг так остро в этом январе –

Откуда взялся мой душевный голод? –

Захочется мне в Питер – в Питер? Мне?! –

В сырой и прежде нелюбимый город?

Гляжу в окно и ясно понимаю:

Мне нужно в Питер. Без него – всё не.

И прям сейчас, а не когда-то в мае:

Читать судьбу с листа – a livre ouvert.

«Заблудился я в небе»

Заблудился я в небе. Что делать?

Самолётов бумажных звено

отправляю с посланьем на землю,

Может, кто-то откликнется, но…

В лабиринтах заоблачных гротов

Ариаднина нить не видна,

И на свете – ни бога, ни чёрта,

Ни покрышки тебе и ни дна.

Заблудился я в небе. Что делать?

Млечный Путь простоквашей прокис,

И летят беспорядочно стрелы

вверх и вниз, вверх и вниз, вверх и вниз.

Монолог Чацкого

Я лишь то, что есть, без грамма грима.

Больше тех, кто скрытен уязвимый.

Я живу велико и убого,

Милости не требуя от бога.

Не любя людей, не ненавидя,

Не ведомый ими и не лидер.

Проклятый, забытый, прокажённый.

Может, гений? Нет! Умалишённый.

Мне противно быть на вас похожим:

Вежливым, безмолвным и ничтожным;

Кланяться угодливо пороку,

И шагать в толпе со всеми в ногу.

Я искал везде родную душу,

Но обманут лучшею из лучших.