Корнелиус Крюйс (1655–1727)
Но пока он получает «сухопутную» должность унтер-экипажмейстера или, говоря по-русски, чиновника, отвечающего за оснащение кораблей всем необходимым, от парусов до бочек с пресной водой. Крюйс работает в голландском Адмиралтействе, то есть в ведомстве, которое отвечает за кораблестроение и включает в себя верфи, различные мастерские, склады, жильё для соответствующих работников, в общем, всё, что нужно для постройки корабля[119]. Работается ему непросто: то на него набрасываются с кулаками поставщики бочек (по их мнению, он им мало заплатил), то его обвиняют в поставке некачественного продовольствия на один из кораблей, то вообще упрекают в краже государственных денег. Он с негодованием доказывает свою невиновность, и вот тут в ноябре 1697 года амстердамский бургомистр Николаас Витсен[120] говорит ему, что молодой русский царь Пётр хочет нанять его к себе на службу. Витсен бывал в нашей стране, вёл с ней торговлю и неплохо на этом зарабатывал. Через одного из своих друзей, который переписывался с русским государем, он знал о его грандиозных замыслах и поддерживал их. Более того, во время Великого посольства Витсен знакомится с Петром лично[121].
Нельзя сказать, чтобы от этого предложения Корнелиус Крюйс приходит в восторг. В Европе Россия в те времена (да и сейчас) воспринималась как что-то далёкое, отсталое и непонятное, а поэтому пугающее. Но в конце концов уговоры друзей и переговоры с царскими представителями делают своё дело, и 9 апреля 1698 года норвежец подписывает соответствующий контракт. Его условия чрезвычайно для него выгодны. Посудите сами. Ему присваивается звание вице-адмирала и определяется годовой оклад в 9.000 голландских гульденов (в Голландии вице-адмирал получал 2.400 гульденов), причём этот оклад ему выплачивается авансом, за полгода вперёд. Пётр обязывается выкупить его в случае попадания в плен, он получает право вернуться в Голландию через 3–4 года, а также личного переводчика, личного секретаря и пять человек прислуги, в том числе пастора. Более того, от своего друга-бургомистра Крюйс добивается гарантии того, что в случае возвращения в Голландию он вновь получит в Адмиралтействе ту же должность[122]. Просто сказка какая-то. Вскоре норвежец отплывает из Амстердама и 15 августа 1698 года, после месячного путешествия вокруг Скандинавского полуострова, прибывает в Архангельск, а где-то в октябре и в Москву[123].
В столице Крюйса встречают очень любезно, но времени на раскачку Пётр ему не даёт, и уже в конце месяца они едут в Воронеж – в то время центр российского кораблестроения. От того, что он увидел в Воронеже, Крюйс попросту ошарашен[124]. Как я уже упоминал, флот в России было строить, по сути, некому, но его всё равно строили, и результаты этого были плачевными. Как известно, лучшей корабельной породой древесины является дуб, но при одном условии: при российском климате он должен быть срублен поздней осенью или зимой, а также хорошенько просушен. В Англии, например, дубовые доски сушились несколько лет и только после этого пускались в производство[125]. В Воронеже на это внимания не обращали и не только дерево толком не сушили, но и валили дубы тогда, когда приказывалось, в том числе и весной-летом, то есть в период сокодвижения. В результате суда строились из сырой древесины и быстро приходили в негодность. Более того, поскольку работы велись в спешке, корпуса кораблей частично делали даже из сосны – материала совершенно для этого непригодного. А в связи с тем, что русский плотник пилы не знал, то доски тесались топором долго и с огромными отходами: из одного бревна получалась всего одна доска, в лучшем случае две[126]. Но дело было не только в русских: голландские и венецианские специалисты, набранные в Европе, на поверку оказались профессионалами липовыми и не имели той квалификации, которую от них ожидали, да и работали спустя рукава[127]. Особенно скандально обстояли дела на Ступинской верфи, где командовали итальянцы Яков Теодоров, И. Фасето, Ероним Дебоний, Иосиф Детонико и Антон Мосилин (многие эти имена явно переиначены на русский лад). Конструкция и качество заложенных здесь десяти 44-пушечных кораблей были настолько плохими, что в 1699 году, после весеннего спуска на воду, их корпуса уже к осени буквально расползлись. Положение пытался спасти голландский корабел Ян Корнилисен, но и он был бессилен. Единственным кораблём из этой партии, который удалось достроить через одиннадцать (!) лет, был «Слон», но он едва смог дойти до Азова и был сразу же там поставлен на ремонт, где простоял ещё три года и был брошен после заключения невыгодного мира с турками[128].
Так же печально велось строительство на Па́ншинской верфи. Из четырёх заложенных на ней кораблей только один, фрегат «Крепость» (он нём чуть ниже), оказался нормального качества. Два были притащены на буксире к Азову, а ещё один смог совершить поход до Керчи, турецкого города на восточном побережье Крыма. После этого все они были поставлены на ремонт, да так в плавание больше и не вышли. А верфь и вовсе вскоре закрыли[129].
Положение в Воронеже осложнялось ужасающими условиями жилья работников: строения были сколочены кое-как, люди в них ютились чуть ли не на головах друг у друга, поэтому высока была заболеваемость и смертность. Народ сбегал с верфи толпами, их ловили, били и заставляли работу продолжать. Вокруг их жилищ была возведена высокая стена, которую охраняли солдаты. А зимой в этих местах морозы до минус тридцати пяти да ледяные ветры из степи. В общем, каторга. Здесь, кстати, следовало бы заметить, что Пётр с Крюйсом, хотя в таких условиях, естественно, и не жили, обитали, тем не менее, в помещениях довольно скромных и часто мёрзли зимой[130].
Крюйс сразу же берётся за исправление сложившейся ситуации. Уже в конце ноября он представляет царю список того, что необходимо для оснащения боевого парусного корабля, а также заранее составленный устав организации российского военного флота. Со свойственной ему прямотой он заявляет, что из-за нарушения технологии строительства большинство уже готовых судов быстро пойдёт ко дну, так что они требуют капитального ремонта, да и вообще нужно начинать всё заново и как положено.
Пётр соглашается. Их отношения быстро становятся близкими. Он увидел в Крюйсе родственную душу: ответственного, практичного, принципиального и напористого человека, нацеленного на успех и не боящегося трудностей, а также говорить правду. Кроме того, в своём деле норвежец намного опытнее своего патрона, да и старше его на 17 лет, и царь иногда даже называет его «отцом»[131].
В начале марта следующего года умирает Франц Лефорт – формальный начальник Крюйса. Пётр назначает на эту должность Фёдора Алексеевича Головина[132] – того самого, который был одним из руководителей Великого посольства (я писал о нём выше, в рассказе про Лефорта). Но Голови́н – человек исключительно сухопутный, так что реально главным, кому предстоит создать русский военно-морской флот, оказывается Корнелиус Крюйс. И он, как вы вскоре увидите, успешно справляется с этой труднейшей задачей. Правда, не на южном направлении, где он принципиально переломить ситуацию не успевает, а на северном, балтийском.
